Изба подсобного хозяйства была просторной и казалась еще просторней, должно быть, из-за пустоты: только широкие лавки по стенам и длинный стол - вот и все убранство.
Дверь была не заперта. Мы вошли, напустив с собой клубы белого морозного пара, отчего окошки в избе сразу помутнели, будто их затянуло туманом.
Одинокая электрическая лампочка желтовато светила с потолка.
Навстречу нам поднялся с лавки невысокий человек в военной гимнастерке без пояса и без погон. При тусклом освещении успел я разглядеть, что был он немолод, но щеки у него тугие и красные, как у ребенка. В темноте поблескивали любопытно-удивленные молодые глаза. Он молча развел руками, дескать, вот это неожиданность.
- Принимай, Тихон Ильич, гостей, - сказал с порога Федотов. - И знакомься, с кем не знаком.
Оказалось, что Тихон Ильич не знаком только со мной, и мы поздоровались.
- Вот это сюрприз, - говорил Тихон Ильич. - Тут, стороживши, со скуки помереть можно, а вдруг гости - и сразу втроем.
- Впятером, - поправил Уваров.
А Яков Павлович тем временем вытащил уже из-за пазухи медвежонка, и я за ним второго.
Мы поставили братца и сестрицу на лавку. Только правильнее сказать - положили, потому что стоять они никак не могли. Медвежата шлепались на брюхо, как лягушки, растопырив лапы по сторонам.
- Тэк, - сказал сторож подсобного, - порешили, значит, зверину. Добро. Не будет теперь коровам хребты ломать. А молоко у меня будто специально припасено - в печке, теплое. Сейчас, значит, сообразим медвежьим детям ужин по всей форме.
Медвежата между тем егозили по всей лавке и все громче хныкали, и хныканье это уже напоминало рев.
Яков Павлович сам взялся их кормить. Сначала он намочил палец в теплом молоке и дал его пососать одному, а затем другому медвежонку. Вот при этом мой Мишка и попробовал свои коготки на пальце Федотова. Но это не было больно. Потом Яков Павлович макал в молоко корку хлеба и давал сосать медвежонку.
Насосавшись молока, медвежата успокоились, перестали хныкать и заснули.
Теперь только я почувствовал, как хочется спать и мне. Я начал ощущать, что тяготит одежда, которую раньше я не чувствовал. Ныли ноги, спина и плечи.
Ветер все порывистее дул в окошко избы, сыпля колючим снегом.
Краснощекий Тихон Ильич поглаживал своей широкой ладонью сразу двух медвежат. Они скатались на лавке в один пушистый комок, будто кто-то оставил здесь меховую шапку.
- Настрадались, значит, бедолаги, - сказал Тихон Ильич, - теперь их пушками не разбудить. Добро! А вы заночуете? - спросил он Якова Павловича.
