Теперь-то они точно опередят его и варвара — у них было время в запасе! О, негодяи! О, хитрые шемитские ублюдки!.. Горькие думы обуяли рыжего. Скрежеща зубами от ярости, он представлял братьев-разбойников на базаре, где толстый купец торговал у них пастушку с яблоками, а тощий старьевщик — овец. Потом воображение нарисовало ему вереницу кораблей, груженных золотом, и на первом из них — те же гнусные бандиты, разодетые в кхитайский шелк и парчу, сидят на палубе да попивают офирское красное… А потом… Потом он увидел себя в сточной канаве, полуголого и босого…
Склонный к быстрой перемене чувств, Висканьо вдруг впал в прострацию, и лишь мысль его еще моталась где-то около пастушки и двух воров, но уже не яростно, а с тихой грустью. В одно мгновение превратившись из будущего богача и счастливчика в нищего бродягу, талисман решил все же и на сей раз смириться со злой судьбой. Пробормотав проклятие, адресованное Нергалу и детям его Гане и Мисаилу, он понурил голову и поплелся за Конаном, который был вполне доволен тем, что нашел такой простой способ отвлечь рыжего от бредовых идей.
— Хей, рыжая вошь! А не спуститься ли нам к реке? Я хочу рыбы!
Висканьо покорно кивнул и вслед за варваром спрыгнул с холма вниз, к Хороту.
На сей раз путешественники не стали зря тратить время и разводить костер — они съели рыбу сырой, причем Висканьо, кажется, этого даже не заметил. Уставившись прямо перед собой, он жевал так вяло, словно заболел вендийской лихорадкой, отнимающей у человека не столько силу, сколько разум. Конан же был бодр и, как обычно, голоден. Перемалывая крепкими зубами жесткое мясо, он думал о том, почему бы Гане и Мисаилу действительно не возжелать прикарманить пастушку с овцами? Вроде бы мысль сия была не лишена основания…
Отшвырнув недоеденную рыбину, киммериец рывком поднялся.
— Вставай!
Виви за последнее время так привык слышать это слово, что, сейчас даже не вникнув в его смысл, послушно встал. Челюсть его отвисла как у умалишенного, зеленые, обычно такие живые глаза бессмысленно вперились в воды Хорота. Каждый переживает крушение надежды по-своему. Один топит печаль в вине или пиве — в зависимости от достатка, другой находит выход в изобретении новой мечты, третий приходит к достойному решению вернуться на путь, изначально предназначенный для него богами, то есть на тот, который ему под силу пройти. Злосчастный талисман оказался устроен таким образом, что вообще не питал никаких надежд, а раз только позволив себе подобную вольность, тут же потерял под ногами твердую землю. Ныне, стоя на жидком, вот-вот готовом растечься облаке, он инстинктивно хватался за варвара, который один только и был с ним рядом и, конечно, только один и мог ему помочь.
