— Да… И они… Что творилось с Даолой, когда она увидела весь этот ужас… Она окаменела без участия злодея Тарафинелло — просто от созерцания четырех недвижимых серых статуй, которые одно лишь мгновение назад были обычными людьми.
…Жизнь моя сложилась так, что, странствуя по свету более сорока лет, я наслушался вдоволь баек о магах и колдунах, а также о бесчинствах, ими творимых, но сам никогда — кроме старухи колдуньи, от коей я никаких чудес и не видал — не сталкивался с ними. Поэтому, наверное, тот кошмар, произошедший в моем собственном доме, поразил меня настолько, что первые дни после этого я не мог не то что двигаться, а и вообще соображать; бесчувственным бревном я лежал на нашем с Даолой ложе, открывая рот для того лишь, чтобы выпить медового настоя или съесть ложку каши. Но, конечно, дело тут совсем не во мне. Послушай же окончание страшной сей истории и поскорби со мною вместе о…
— Нет уж, — решительно отказался Конан. — Скорбеть ты будешь один. А я выпью лучше туранского и пойду к Ильяне. Прах и пепел! Ты опять замолчал?
Хон Булла и в самом деле погрузился в воспоминания свои и вроде как вовсе забыл о собеседнике, однако стоило тому в раздражении резко встать, дабы исполнить угрозу и удалиться к Ильяне, как старик тоже вскочил и с мольбою вцепился в полу куртки гостя.
— Ну, прошу тебя, Конан, не гневайся! Там, в тех годах, была вся моя жизнь. Ты думаешь, я и сейчас живу? Нет! Я жду того момента, когда туманы Серых Равнин застят глаза мои — жду каждый день… И я…
И вдруг — к досаде юного варвара — старик разрыдался, повиснув на его куртке и лицом уткнувшись в могучую его грудь.
— Хей, достопочтенный… — пробурчал Конан, осторожно отрывая от себя пальцы хона Буллы. — Клянусь бородой Крома, слезы тебе всяко не помогут.
То ли слова киммерийца оказались неожиданно действенны, то ли в душе несчастного произошел снова сдвиг, только он перестал плакать, а рухнул на скамью и застыл в позе глубоко скорбящего. Но солнечный тонкий луч, что пробивался сквозь густую листву груши, слегка подпортил высокую трагичность ситуации, ибо падал прямо на проплешину в волосах хона Буллы и посверкивал там ярко и весело — да, огненное око светлого бога было равнодушно к терзаниям маленького человека. До того ли ему? Обозревая с высоты своей весь этот огромный свет, на поверхности коего копошились мириады страдальцев, солнце пребывало в вечности, тогда как все живое существовало в этой же самой вечности лишь временно и обязательно имело определенный срок.
