Приладив канистры и баллоны, мы отправились кочевать дальше. Сегодня путь наш был забит в основном авиационными обломками, насыпанными щедро, но не так уж непроходимо. Благодатная, нежаркая погода поддерживала во мне хорошее настроение. Пров, однако, был сегодня расположен к брюзжанию.
— Скажи, Мар, ты не знаешь случайно, почему они назвали эти керосиновозы авиалайнерами?
— Вероятно за скорость.
— Паровоз при его пяти процентах КПД тащил все-таки тысячу тонн груза, а огнедышащий дракон в основном керосин для своего чрева. Ах, какое чудо инженерной мысли! Ах, какое совершенство!
— За скорость приходилось платить.
— Но, черт возьми, платить пришлось нам! А они только прожигали.
— От того, что ты поговоришь на эту тему, деревья в Чермете не вырастут.
Пров в сердцах пнул что есть силы блестящий до сих пор титановый корпус крыла.
— Из всех бывших механических тварей больше всего ненавижу вот этих проглотов.
Я вздохнул с облегчением, когда к полудню скрылось с глаз это раздражительное для Прова зрелище. Местоположение наше теперь определить было не просто, так как ориентир — острие гдома — исчез из виду, а впереди выделялись вершины ранних напластований черметного мезозоя. Поршни и шатуны невероятных размеров, чугунные колеса, пирамиды скрученных гусениц-траков, накиданные горами, окружали нас суровым и диким металлическим хаосом. Это порезвился почерневший от пыли четырехлапый кран-циклоп, ожидающе воззрившийся на нас единственным оком-прожектором.
Между тем мы уперлись в грозно нависшую над нами преграду высотой около тридцати метров. Пров в сомнении покачал головой.
— Это месиво пересыпано листами трансформаторной стали, играющими роль смазки.
— Чепуха. Все тут давно приржавело намертво.
И, как бы желая подать пример, я бодро кинулся подниматься наверх, смело выжимаясь на торчащих угольниках и трубах.
— Э-э! — раздался вдруг голос внизу. — Бойся!
Я не успел испугаться, осознал только, что вся гора железа шевельнулась и двинувшиеся жернова растащат меня сейчас крошками, лоскутками размажут по уступам и торцам машин. Я нырнул под гофрированный щит и ухватился за подвернувшийся под руку трос.
Гром обвала неустойчиво собранной циклопом горы пробудил весь Чермет от векового сна. На какое-то время потемнело в глазах, но особой боли я не почувствовал, разве что гул в голове, и когда все стихло, очнулся окончательно. Шарошлем хотя и треснул, но выдержал. Я лежал, придавленный своим щитом-спасителем и, как ни странно, мог дышать.
