Он досрочно получил разрешение на въезд в пределы Европейской России.
Пришла пора подумать о возобновлении учения. Знал он не меньше, а если судить серьезно, куда больше многих господ, которые только и знали, что до лоска просиживать брюки в конторах и управлениях, но тем не менее щеголяли в фуражках с молотком, скрещенным на бархатном околыше с раздвижным гаечным ключом.
Но бумага есть бумага, диплом есть диплом. Инженер без диплома что жена без свидетельства о браке — положение в обществе незавидное. Кроме того, всему начатому надлежало быть оконченным. Плюс к тому, как говорится, ученье свет, а неученье тьма, за одного ученого пять неученых… и пр., и т. д., и т. п.
Итак, учиться!
Пред ним была свобода, хотя и ограниченная. Правительственных щедрот хватило на то, чтобы разрешить бывшему ссыльному проживание повсюду в империи, кроме столиц и университетских городов.
Он решил двинуть в Харьков. Там тоже был Технологический институт.
В декабре 1897 года Красин отправился в дорогу. На этот раз она шла с востока на запад.
Поразительна случайность дорожных встреч. А быть может, не случайность, закономерность? Как знать… Уж очень хоженым был этот долгий путь, печально звенящий кандалами, орущий окриками и командами конвойных. Путь сквозь пустынные, безбрежные степи, по которым узкой струйкой тянутся партии арестантов.
Столбовая дорога русской революционной мысли. Дорога страданий, мужества и славы.
Два с половиной года назад, следуя в ссылку, он на одной1 из почтовых станций между Красноярском и Иркутском встретил Василия Голубева. Того самого универсанта, подпольная
58
кличка «дядя Сеня», что в свое время был правой рукой Бруснева.
Когда это было? Где? Лет восемь назад. В Питере.
Восемь лет, восемь веков, восемь тысячелетий!
Теперь Голубев возвращался домой, отбыв свое полностью, от звонка до звонка.
Красин едва узнал его. Страшна дорога на восток. Но, пожалуй, страшнее иной раз дорога на запад. Возвращение потерянных людей, отрекшихся от себя и от того, чем они жили прежде. Как у Тургенева:
Я сжег все, чему поклонялся, Поклонился тому, что сжигал…
А иные даже не кланялись, а просто топтали ногами свежую кучку пепла.
Голубева было трудно узнать, так он переменился и внешне и внутренне. Старик со впалыми щеками, трясущейся головой и злыми глазами, буравящими собеседника.
Он проповедовал какую-то несуразицу, говорил о тщетности и суетности борьбы и необходимости гармонии индивидуума с окружающей средой — «приемли и приемлем будешь».
