Вскоре Сильвин предстал перед подозрительно безмятежным и даже насвистывающим Германом, сидящим на самодельном табурете. Он разложил на газете, словно распотрошенную воблу, детали разобранного пистолета и неспешно осматривал их, заботливо протирал ветошью, надраивал специальными щеточками и ершиком, покрывал тонким слоем оружейной смазки. Сильвин услышал, как тикают часы на руке Германа.
Герман. Что тебе надобно, неразговорчивый ты наш?
Сильвин. Где она?
Герман. О! Милорд, изволили что-то произнести или мне послышалось?
Сильвин. Если это шутка, то дурная.
Герман. Ох-ссы-ха-ха! Какие шутки! Ты молчишь, работать не желаешь, дела стоят, убытки растут. Ты думаешь, что с нами можно так поступать? Забыл уговор?
Сильвин. Я ни о чем не договаривался. Я не давал согласия быть соучастником смертоубийств.
Герман. Я вовсе не удивляюсь. Я ни на секунду не сомневался, что когда-нибудь ты именно так и скажешь. Жить всласть, наслаждаться телом самой красивой проститутки города и ничего не давать взамен — вот твой девиз, вот твое жизненное кредо. И еще предавать друзей, которые спасли тебя, когда ты уже одной ногой стоял в аду, которые простили тебе сумасшедшие долги, потратили на тебя, на твое лечение целое состояние. Которым, промежду прочим, ты признавался в вечной любви, тля. Было?
Сильвин. Было. Я и сейчас не отказываюсь от своих слов.
Герман. Так почему же ты тогда так поступил?!
Герман взъерошенно вскочил, импульсивно обежал комнату по периметру, вернул ягодицы на прежнее место и сделал из бутылки, покрытой масляными отпечатками пальцев, внушительный пивной глоток. Часы на его руке нервно отсчитывали минуты и секунды.
Сильвин. Я был поражен увиденным. Я испытал потрясение. Я больше не хочу в этом участвовать. Я проклинаю тот день, когда Всевышний вдруг наделил меня этим проклятым даром. Можете делать со мной все, что хотите, но я…
Герман. Сделаем-сделаем, не волнуйся. Ты еще в преисподнюю попросишься, чтобы избавиться от нас.
Сильвин. Мне все равно.
Герман. Ну а чего тогда приперся? Иди к себе, тебя ждет твой потолок.
Сильвин. Верните мне ее.
Герман. Как-то я совсем не наблюдаю логики в ваших словах, боец. Работать не будем, но паек получать хотим. Однако теперича, товарищ, капитализм: ты мне — я тебе. Мармеладка, как ты ее называешь, стоит немало, всегда приносила нам доход за пятерых. Раньше, между прочим, к ней народ за месяц записывался, как на прием к мэру.
Сильвин. Где она? Куда вы ее дели?!
