И не только. В Риме он также подготовится к возвращению на Мальту и чистке рядов Религии. В надежных руках Религия станет достойной своего имени и сделается истинным защитником церкви. Орден поклялся не сражаться против собратьев-христиан, но поскольку это всего лишь вопрос политики, его всегда можно пересмотреть. Война в Европе против лютеранства оказалась более кровавой, чем кто-либо мог представить. Оружие и репутация Религии окажутся бесценны, если, конечно, госпитальеры уцелеют после турецкого вторжения. Но все в руках Божьих.
Вера Людовико в Господа была абсолютна.
Они покинули аббатство. Жаркое солнце висело высоко. Дорога на Палермо была пустынна. Они поскакали на север, и ветер Истории бил им в лицо.
* * *
Вторник, 15 мая 1565 года
Гостевой дом виллы Салиба
Тангейзер поднялся со скамьи, словно волк, пробужденный от какого-то первобытного сна, — гибкий и в то же время напряженный и до сих пор находящийся в объятиях иного мира. Он навис над Карлой, и все надежды, которые она питала на его счет, разлетелись вмиг, стоило ему заглянуть ясными голубыми глазами в ее глаза. Его лицо было в шрамах, но все еще молодо. Ожог от пороха изуродовал его шею слева у нижней челюсти. Тонкий белый шрам пересекал его лоб с той же стороны. Волосы упали ему на лицо, когда он встал, и сверкающий за прядями глаз придал ему сходство с каким-то диким зверем, недоверчиво глядящим на окружающий мир — слишком уж цивилизованный и полный запретов, чтобы он чувствовал себя в нем уютно. Когда он откинул волосы, впечатление пропало, и Карла пожалела об этом. Губы его разомкнулись, и он улыбнулся, обнажив неровные, со сколами зубы. Что-то жестокое было в его улыбке. Его хорошо скроенный камзол цвета бургундского вина был отделан золотыми полосами, высокие сапоги начищены до блеска. Ансамбль дополняли — не слишком удачно — кожаные штаны какого-то неопределенного коричневого оттенка.
Карла была встревожена собственной реакцией. Просто встав на ноги, он залил ярким светом те сексуальные потемки, на которые она сама себя обрекла. Он волновал ее кровь так, как, ей казалось, уже никому не под силу. Она пригласила его в гостиную выпить чего-нибудь освежающего, он остановился, чтобы рассмотреть ее виолу да гамба,[51] стоящую на подставке.
— Виола да гамба, верно? Это ваш инструмент.
Он произнес это так, словно знал, что он не может быть ничьим больше, и это ей польстило.
— Это была страсть моего детства и юности.
