– Это длинная история, – произнес Алан, когда Трэлла потеряла уже всякую надежду услышать ответ.
– На сегодня у меня не назначено никаких встреч, – с шутливой улыбкой ответила девушка.
– Все это не очень интересно. – Легкость, с которой Алан произнес эти слова, была неестественной – его печальные глаза подтверждали это. – Мы с отцом никогда не ладили, а после смерти матери наши отношения и вовсе испортились.
– Сколько тебе было тогда лет?
– Четырнадцать.
– Трудно было?
– Да. – Трэлла потерлась щекой о его плечо, выказывая молчаливое участие. – Не прошло и года, как отец снова женился, и мне это не понравилось.
– Я не помню, это произошло до или после твоего ухода из дома?
– До.
– Представляю, как тебе было тяжело видеть другую женщину на месте твоей матери.
– Агнес не принадлежала к женщинам материнского склада, – сухо произнес Алан. – Я возражал не столько против ее присутствия в доме, сколько против поспешной женитьбы отца Не знаю даже, почему это так беспокоило меня. Он был плохим мужем, поэтому мне не следовало удивляться, что смерть мамы его мало огорчила.
– Конечно, это должно было волновать тебя. Ты же был еще ребенком.
– Я был достаточно взрослым.
– Ты поссорился с ним? – Ей так хотелось узнать все до конца.
– Да, мы поссорились.
– И ты ушел?
– Ушел. Точнее, он выгнал меня из дома. – Алан резко, со вздохом повернулся. – Я уже точно не помню, как это произошло.
– Ты когда-нибудь пытался поговорить с ним, наладить отношения?
– Есть вещи, которые нельзя исправить.
На какое-то время в хижине повисла тишина. Трэлла пыталась представить, как чувствовал себя мальчишка, очутившись на улице. Это выше ее понимания. Ее собственная мать бросила их с Солом, когда она была маленькой. Но оставались отец и старший брат, которые о ней заботились.
– Интересно, – вдруг заговорил Алан, – что я был рад уйти из дома и избавиться от отца. И за все эти годы ни разу не вспомнил об этом мерзавце. Совсем другое дело – ранчо. До какого-то момента я не осознавал, насколько глубоки там мои корни и какой сильной может стать тоска по родному месту.
Алан сам поражался своей откровенности. За последние двадцать лет он ни с кем не говорил о своем отце. Взял да и ушел из дома с небольшим чемоданчиком, синяком под глазом от отцовского кулака, пятидесятидолларовой купюрой в кармане и ненавистью к самому себе. Чтобы избавиться от этого чувства, потребовались годы, но Алан не был уверен, что полностью освободился от него.
