Ему надо было пересечь широкую просеку, возле которой вчера вечером он заставил Инь поесть гуся. Каг не любил широкую просеку: она вся проглядывалась, и там на росистой траве, словно отпечатанные, оставались его следы.
Чтобы осмотреться, он приостановился, и тут - холодная дрожь пробежала по его спине: самая опасная порода людей, егерь с молниебойным ружьем шел по просеке прямо к нему. Следом за ним собака. Егерь что-то мурлыкал себе под нос. А у Кага, спрятавшегося под кустом, мороз пробирал по коже.
Но было бы ошибкой считать, будто он дрожал сейчас за свою шкуру. Нет. В случае опасности - один прыжок, и лиса бы след простыл, к тому же ветер дул в его сторону, и собака ничего не почуяла бы. Другого боялся Каг и недаром.
Егерь теперь громко распевал, и в его песне часто повторялись слова "моя милая." За ним мирно плелась собака; она лишь раз остановилась. Тогда егерь тоже остановился и спросил:
- Ну что, старина?
Собака стояла, дрожа всем телом, и смотрела на какой-то куст. Л Каг думал:
- Ах, надо же быть таким неосторожным дураком, как я!
Егерь приказал собаке:
- Вперед, Финанц!
Она скрылась под кустом и принесла оттуда остатки от вчерашнего ужина Инь, обглоданное гусиное крыло. Виляя хвостом, положила крыло к ногам хозяина.
- Чтоб тебе взбеситься! - ругался про себя Каг; он с удовольствием перегрыз бы собаке горло.
Егерь почесал за ухом и вместо "моя милая" сказал нечто другое, чего Каг не понял, да и к лучшему, что не понял, а потом егерь добавил еще:
- Это гусь мельника. Постой, рыжая бестия!
Но рыжая бестия не стояла, а лежала всего шагах в двадцати от егеря и, если бы была человеком, то схватилась бы руками за голову.
- Ищи, старина! Ищи! - Егерь погладил собаку по голове, и она уже припустилась по следу, по вчерашним следам Инь и Кага, тащивших в нору гуся.
Скрежеща зубами, Каг смотрел вслед ей и егерю, пока они не скрылись на откосе, ведущем к озеру. Несколько раз он вскакивал, горя нетерпением последовать за ними и поглядеть, что они будут делать, но затем вновь испуганно жался к земле - ведь человек в любую минуту мог вернуться, и хотя любовь к семье глубоко врезалась в его сердце, жизнь он любил еще сильней.
Тут уже начала высыхать роса. На цветах жужжали пчелы и уносили на лапках желтые шарики пыльцы. Громко куковала кукушка, и там, где пригревало солнышко, в воздухе струилось тепло. Зеленый дятел скрипел так, как скрипят спицы в быстро вращающемся колесе, и нежно пел удод, чей голос всегда доносится издалека, чуть ли не из минувших времен, и не говорит ни о чем, но если мы его не слышим, то с грустью убеждаемся, что весна прошла.
