Как-то, «загорая» вместе с ним на дежурстве, я все же не вытерпел:
— Борис, почему ты расстался с Севером?
Он не ответил. Притворно зевнул, поглядел на часы. Потянулся к карману за портсигаром. Я, в свою очередь, сделал вид, что забыл про вопрос. Чуткий Борис оценил это. Выдохнул дым, проговорил так, будто тот разговор был не далее, чем вчера:
— Что ты про черта рассказывал — семечки.
Я сделал вид, что не понял. Он пояснил.
— Одно дело он тебя водит, другое… Дернул — слыхал, говорится?
— Тонкости, Боря, — небрежно заметил я. Это, видимо, и решило дело.
— Ничего себе тонкости! — он отшвырнул окурок, забыв о противопожарных строгостях. Встал, затоптал его и, наконец, рассказал.
1 Мая их отпустили в поселок, в гарнизонный клуб. В разгар веселья примчался посыльный: по тревоге на аэродром! Приехали, узнали: воздушный разведчик обнаружил конвой у мыса Кибергнес. На удар ушла пара торпедоносцев с пятеркой Пе-3. Борис остался в резерве. На поле никого из начальства не было, на глаза попался самолет Р-5. И он вдруг решил взлететь на нем, разведать ребятам погоду над аэродромом. Оторвавшись от земли, задел за провода. Повреждение машины, вынужденная посадка…
Выслушав лаконичную исповедь, я только руками развел — так непохоже это было на Громова.
— Да, именно дернул… И что?
— Ясно, что. На Рыбачий, в морскую пехоту. И вот, представляешь…
И вдруг преобразился. Всю жесткость, суровость как смыло с лица. Глаза потеплели, помолодели, в них засветилась добрая синева.
— Знаешь, каких там ребят узнал! Не жалел, что и влип, даже не очень скучал по небу. В газетах, по радио — это одно…
О Рыбачьем в войну знали все. Этот насквозь продуваемый неистовыми ветрами голый скалистый полуостров где-то на Крайнем Севере то и дело упоминался в сводках Совинформбюро и постепенно стал символом стойкости наших бойцов, несокрушимости их морального духа. Хребет Муста-Тунтури, легендарный погранзнак А-36… Все три первые года войны не стихали там ожесточеннейшие бои, то и дело переходящие в рукопашные схватки. И за все это время отборным гитлеровским головорезам не удалось продвинуться ни на шаг! Девять месяцев в году длилась на Рыбачьем зима, неделями выли снежные бури, ветры достигали такой силы, что между стрелковыми ячейками и блиндажами приходилось протягивать канаты, вокруг в тундре не было ни деревца, оружие и руки отогревали, зажигая пропитанную тюленьим жиром ветошь. Месяцами не получали писем, а когда получали, то часто читали их чуть ли не наугад: мешок с почтой побывал в море вместе со сбитым самолетом или захлестнутым волнами мотоботом…
