Он шагнул по кругу, заставляя толстяка чуть повернуть голову:
— Не подходи. Изувечу. Не под…
Толстяк вытащил правую руку из-за спины. У Игара остановилось дыхание.
Там, где еще несколько минут назад была — или по крайней мере мерещилась — человеческая рука, сидело теперь громоздкое, многолапое, чешуйчатое сооружение, скорее похожее на отдельное живое существо. Обомлевший Игар различил иглы и кольца, крючья и непонятного назначения присоски — целый живодерский оркестр, изготовившийся к концерту, мастерская дознания, перчатка правды…
Секунда — он утратил бдительность. Всего лишь мгновение; спустя миг подсвечник смотрел в пустоту — толстяк беззвучно возник совершенно в другом месте. Гораздо ближе — и сбоку. То, что было на месте толстяковой руки, беспорядочно двигалось, жило обособленной жизнью.
Пальцы, держащие подсвечник, ослабели. Не до комбинаций — удержать бы свое оружие… Прости, Отец-Разбиватель, кажется, твой ученик посрамит тебя… Что-то нечисто с этим толстяком. Что-то с ним не все в порядке…
Где-то в стороне тихонько хмыкнула княгиня.
— Вы… — Игар не узнал собственного голоса. — Неужели вы никогда не люби…
Толстяк зевнул.
В следующее мгновение глаза его, ослепительно синие, оказались рядом с Игаровым лицом. Подсвечник грянулся бы на пол — если б левая рука толстяка, одетая в тонкую шелковую перчатку, не поймала его за миг до падения и не поставила бы аккуратно у Игаровых ног.
И снова где-то далеко-далеко мягко усмехнулась княгиня. Последним усилием воли Игар бросился в сторону; шелковая рука немыслимым образом оборвала его бросок, и от приторно-мягкого прикосновения ему захотелось быть покорным. Покориться и лечь.
— Ты, — глубокий голос княгини сделался бархатным, как ее траурное платье. — Ты понятия не имеешь, сынок, как это — любить…
Покорность оказалась вязкой, как смола. Синие лампы толстяковых глаз проникали до мозга костей; шелковая рука его лежала на горле, и Игар ощущал биение собственного пульса, в то время как руки сами, послушно, услужливо расстегивали рубаху.
— Послушайте… Я… Мы с Илазой… Лю… любим…
— Да, да… Ты ни о чем не имеешь понятия. И ты не стоял перед могилой, которая съела твоего… нет, не поймешь. Твой язык балаболит невесть что, и ты недостаточно искренен… Но это легко поправить, сынок.
Толстяк хмыкнул. Сложное железное сооружение, заменившее ему руку, зашевелилось, и из недр его выдвинулось нечто совершенно мерзкое. Левая, шелковая толстякова рука придерживала Игара за плечо, и прикосновение это вгоняло в паралич, лишало воли.
