В бросающихся в глаза рисунках он усмотрел нарушение городского благообразия.
Казначеев рассердился еще и потому, что этот случай испортил его приятную прогулку.
Городничий стал искать калитку или ворота, чтобы постучать домовладельцу, и оглянувшись, заметил полицейского.
Блюститель порядка был грузен, неуклюж и обладал пышными рыжими усами.
Увидев градоначальника, он приложил руку к козырьку и затрусил к нему с вытаращенными от усердия глазами.
Эта фигура могла хоть кого рассмешить, кроме разве толстяков. Казначеев от души рассмеялся.
Поэтому, когда полицейский подбежал, городничий уже успел остыть и ограничился приказанием забелить неуместный рисунок.
Спустя несколько дней Казначеев опять заглянул в этот переулок и, поравнявшись с длинным забором, остановился неприятно пораженный: на свежевыбеленном заборе четко виднелись новые фигуры.
На этот раз были нарисованы уже не солдаты, а герои греческого восстания Канарис, Миаули, Баболина.
Казначеев их сразу узнал. В то время еще продолжалось восстание греков за свою независимость, и Россия оказывала Греции военную помощь; в стране распространялись литографии и гравюры, на которых были изображены греческие герои и виды взятых турецких крепостей.
Казначеева удивило не то, что изображены греческие патриоты — в Феодосии проживало много греков, и каждая победа русских и греков над турками вызывала всеобщее ликование, — в произведении неизвестного художника его поразило другое: точность копирования гравюры, правильность и свобода линий, уверенность привычной, хотя еще далеко не окрепшей руки.
Казначеев был не лишен тщеславия. Жизнь не раз сталкивала его с меценатами. Он знал, как вельможи чванятся друг перед другом, если им случайно приходилось помочь какому-нибудь художнику, ставшему потом знаменитостью. Тогда они начинают распространять молву, что это их покровительству обязан не только художник, но и общество, получившее возможность наслаждаться искусством гения.
Глядя на рисунок, возбудивший его сильное любопытство, Казначеев подумал, не посылает ли ему случай такую блестящую возможность — открыть новый талант и способствовать его развитию. Он решил, что художник-шалун, вероятно, снова вернется сюда рисовать, если забелить и на этот раз забор.
Казначеев искал, кому бы поручить подстеречь озорника и узнать его адрес, как вдруг увидел того же самого грузного полицейского, застывшего в почтительном усердии сзади него.
— Ба! — воскликнул от неожиданности Казначеев. — Как ты опять появился здесь, любезный?
