Что осталось мне от него? Несколько детективных романов, воспоминания детства; вещи, которые я не могу носить, так как они мне коротки и узки. Да фотография в газете под длинным заголовком. Я презирал его за то, как он относился к жизни, зная, что холостяком Хулиан остался лишь из-за нерешительности; сколько раз я проходил, бродя без цели, мимо парикмахерской, где его ежедневно брили. Меня раздражала его покорность, трудно было поверить, что он действительно такой. Мне было известно, что раз в неделю, каждую пятницу, а иногда и в понедельник, он принимал у себя женщину. Хулиан всегда был крайне вежлив, просто не способен причинить кому-либо беспокойство; уже с тридцати лет от него попахивало старческим душком. Запах, который и определить-то никак нельзя, и непонятно, откуда он берется. Когда Хулиан в чем-то сомневался, на лице его появлялось такое же выражение, какое бывало у нашей матери. Если бы мы не были связаны родственными узами, он никогда не стал бы моим другом, я не избрал бы его себе в друзья. Слова красивы, слова прекрасны, когда с их помощью стараешься что-то объяснить. Сейчас все слова уродливы и бесполезны. Он был моим братом.
В саду раздалось посвистывание Артуро, и тут же, перемахнув через балюстраду, он появился в комнате: он был в купальном халате и, стряхивая с головы песок, направился в ванную. Артуро встал под душ, а я попытался спрятать газету, передвинув ее ближе к спинке кресла. Но сразу услышал его возглас:
– Опять этот призрак…
Я не ответил и снова раскурил трубку. Все так же насвистывая, Артуро вышел из ванной и прикрыл балконную дверь, распахнутую в ночь. Натянув нижнее белье, он полежал немного на кровати и начал одеваться.
– А живот все растет, – заметил Артуро. – Сразу после завтрака плаваю до самого мола. А результат один – живот все растет. Да я поспорил бы на что угодно, что уж с кем, с кем, но с тобой не может произойти ничего подобного. И вот пожалуйста, это случилось… Уже около месяца?
– Да, двадцать восемь дней.
– Ты даже дни считаешь, – продолжал Артуро. – Меня ты знаешь хорошо, и в моих словах нет осуждения. Но послушай, двадцать восемь дней назад этот несчастный застрелился, а ты – ну ты-то здесь при чем! – все мучаешь себя угрызениями совести. Как истеричная старая дева. Впрочем, истерика истерике рознь. Но эта, по-моему, необъяснима…
Он сел на край постели, чтобы обтереть ноги и натянуть носки.
– Конечно, – сказал я, – если уж Хулиан пустил себе пулю в лоб, то, очевидно, не от избытка радости, которая, кажется, прямо-таки переполняет тебя.
