Поначалу запахи перегара, лука, сапожного крема и мужского пота как-то перебивали зловоние, исходившее со стороны бюста, но в конце концов сидевший с краю инспектор ГАИ, в силу специфики своей службы привыкший к свежему воздуху, не выдержал и, прикрывая нос ладонью, поинтересовался:
– Сознавайтесь, ребята, кто из вас в штаны наложил?
– Да ты сам скорее всего, – был ему ответ. – С твоей стороны несет.
– Может, это Фелька обделался, – вполголоса пошутил кто-то, даже не предполагая, насколько эти слова близки к истине.
Вонь к тому времени стала уже нестерпимой. Открыли окна, но это не очистило атмосферу, а только привлекло мух. Стали заглядывать во все углы и вскоре обнаружили мину, оставленную неблагодарным постояльцем. Размером она, по словам очевидцев, не уступала двум сложенным вместе кирпичам.
Арестованным, накануне таскавшим тело Корыта, теперь пришлось таскать его экскременты. Высокое предназначение места преступления, а также выбор предмета, использованного для сокрытия содеянного, грозили перевести этот, в общем-то, анекдотический случай в плоскость идейно-политической диверсии. Оскорбленный в лучших чувствах начальник милиции названивал во все инстанции, требуя немедленной сатисфакции. («Ну чего ты кипятишься? – сказал ему в неофициальной беседе один высокопоставленный шутник – Можно подумать, он тебе в любимый сервиз наделал. Пошли своих ребят, пусть они их ленкомнату засерут. Квиты будете».)
И тем не менее дело это получило широкую огласку.
Костя наливал стакан водки, начальник с хлюпаньем выпивал, зажевывал лавровым листом, затем бил себя кулаком по лбу и мычал:
– Все из-за того жидюги приключилось! И чем он меня опоил, гад! Ведь выгонят теперь! Как собаку выгонят! Убью обрезанца!
– Не виноват он, – внезапно признался Костя. – Это все из-за меня.
Корыто мельком глянул на него, опять треснул себя по лбу – загудело как в пустом котле – и затянул прежнюю бодягу:
– Без пенсии уволят! Под зад ногой дадут! Все грехи теперь припомнят! Ох, беда! Наливай! Пойду сейчас придушу Соломошку. Уже все равно!
– Не виноват он, – повторил Костя и для смелости сам пригубил граммов сто пятьдесят. – Такой уж я человек. Если мне кто-то понравится, у того обязательно неприятности будут. И наоборот. Со мной дружить то же самое, что с заразным целоваться.
Путаясь и перепрыгивая с одного на другое, он поведал начальнику историю своей жизни, приведя много ошеломляющих примеров. Для чего это ему понадобилось: из чувства морального мазохизма, с тоски или просто по пьянке – Костя и сам не мог понять. Начальник пить не перестал, но больше не мычал и не бил себя по лбу.
