— Что только?
— Я имею в виду восьмой цех. Модест Ильич любит сам проследить за сменой кадмиевых стержней…
— И ты думаешь, что он был там?!
— Нет… Не знаю. Вряд ли он придет ночью.
— Так что же, да или нет?
Борис почувствовал, что рука у него стала горячей и мокрой. Он разжал кулак и увидел ключ.
— Что ты молчишь? — спросил Корешов.
— Я думаю, был ли в тот момент на заводе Модест Ильич.
— Нечего думать! Я сейчас позвоню к нему домой. Кто-нибудь еще мог быть там в момент взрыва?
— Нет. Больше никого не могло быть.
— Хорошо хоть это… Ну ладно, я сейчас к тебе приеду.
Борис еле дождался, пока Корешов отключится, и, побежав к сейсмопотенциометру, открыл его.
Взрыв произошел в 3 часа 57 минут. Борис быстро нашел нужную линию. Но никакого зубца на кривой против нее не было. И опять ему стало как-то не по себе. На минуту даже показалось, что все это только снится. «Ну да, я сплю, — уговаривал он себя, — вчера целый день провел в бассейне и здорово устал, вот и заснул во время ночного дежурства. Сейчас проснусь, сделаю над собой усилие и проснусь».
Он подошел к огромному окну. В синеющем небе застыли побледневшие звезды. Над темной гребенчатой каймой леса ярким александритом мерцала Венера. Где-то там, далеко за лесом, только что исчез огромный химический комбинат…
Борису показалось, что он видит, как небо постепенно насыщается малиновым огнем далекого пожара. Но это, наверное, была заря. Он вернулся к экранам. Они были по-прежнему пусты. Покрытая пеплом и хлопьями земля почти не дымилась. Нигде ничего не горело.
Борис включил в диспетчерской свет. Как глаза фантастических насекомых, смотрели на него из темноты бесчисленные шкалы и стрелки приборов.
Все они стояли на нуле. Им больше нечего было показывать, они уже ни с чем не соединялись.
Борис прижался лбом к стеклу и попытался хоть что-нибудь разглядеть в лежащей под ним черной бездне. Лишь изредка на лакированном листочке кустарника проскальзывал звездный свет. Степь спала, глухая и черная.
Он знал, что сейсмические приборы зарегистрируют любое сотрясение почвы на территории завода. Неужели во время этого странного взрыва, оставившего после себя полную пустоту, не обрушились на землю трубы, не попадали стены и перекрытия? Не могли же башни, колонны, циклоны и газгольдеры сгореть в воздухе, до того как они упали? Но равнодушная сейсмограмма упрямо твердила одно и то же: «Могли».
Борис готов был допустить даже внезапный распад вещества, теоретически невозможный и беспричинный. Эта еретическая идея хоть что-то объясняла…
