«Великолепное у вас тело, моя дорогая, – крикнула мне Эстелла. – Мой первый муж обожал груди вроде ваших. Боюсь, я явилась для него разочарованием. Но, с другой стороны, он разочаровал меня во всех остальных отношениях. Ну а теперь о моем открытии».
Вода обдала меня прохладой, а когда я вынырнула, Эстелла уже сидела на краю бассейна, болтая ногами в воде, а в каждой руке держа по книге. Все тело у нее было коричневое, как каштан. Я неторопливо плавала взад-вперед, а она рассуждала:
«Да, так о разнице между англичанами и французами. Очень просто: все содержится в этих двух книгах», – и она выставила их перед собой. Название я прочесть не сумела. «Вопрос воспитания, моя дорогая, – продолжала она. – Ваших детей выращивают на А.А. Милне – «Винни-Пух» и тому подобное. Наших вскармливают на «Баснях Лафонтена».
Эстелла умолкла и посозерцала муху, устроившуюся на ее груди, а затем смахнула ее, точно официант – крошку со скатерти. Я еще раз проплыла всю длину бассейна, ожидая продолжения ее анализа.
– Лафонтен, конечно, неподражаем, – сказала она. – Он восхищает ребенка, любителя поэзии, ученого. Он обладает глубиной проникновения и изысканной тонкостью мысли. Наш долг ему неизмерим. Он сделал нас такими, какие мы есть. В результате мы, французы, остроумны, умны и проницательны. – Она умолкла, чтобы избавиться еще от одной мухи, положила Лафонтена и взмахнула А.А. Милном в моем направлении. Я подплыла и ухватилась за бортик в ожидании ее сокрушающего резюме. Предположительно ничего хорошего оно сынам Альбиона не сулило. «Ответьте, – сказала она, – какой француз способен понять нацию, которая воспитывалась в подражании плюшевому мишке по кличке Винни-Пух?» И тут она начала цитировать «Строки, написанные медведем почти без мозга»: «Если в понедельник очень жарко, то задаю вопрос я раз, наверно, сто, на него ответа не дает никто: правда, что – который, а который – что?»
Эстелла захлопнула книгу и засмеялась. «Неужели вы не замечаете, моя дорогая? Ваш медведь почти без мозга в четырех строчках умудрился выразить то, чего философ Спиноза не сумел сформулировать в десятке, если не больше, томов, а именно природу единства и человеческой индивидуальности?»
Я начала говорить что-то невнятное, но Эстелла еще не кончила. Она встала и подставила свою обнаженную фигуру солнцу. «Я имею в виду вот что, – продолжала она, обращаясь ко всей распростертой перед нами Эстермадуре, – мы, французы, простаки, обученные быть умными, а вы, англичане, – умники, обученные быть простаками. – Она опустила книгу. – А вот и Мигель с вином».
