Эти картинки раньше она дарила папе на каждый праздник, зимой и летом.
Теперь она рисует только холодных кукол в дерзких нарядах, с бриллиантами в волосах и коровьими глазами. Потому что это красиво. И кукол зовут, как ар-эн-бишных красоток: Синди, Джессика, почему-то мужское — Сэм.
Что же ты за человек, как ты просрал свою жизнь, как просрал ее детство?
А скоро мы все умрем.
Серый снег за окном опадает, как пепел.
Анвар Берзоев оторвал взгляд от окна и посмотрел прямо перед собой на сидящего рядом с журнальным столиком человека с крохотной чашкой кофе в ладони.
В маленький кабинет без стука зашла высокая девушка в черном костюме.
— Георгий Анатольевич, ваш водитель спрашивает, можно ему отлучиться на полчаса пообедать?
— Конечно, Ксения. Спасибо. Пусть заедет за мной в три.
Девушка вышла. Гость, кивнув головой в сторону закрывшейся двери, спросил:
— Е. ешь ее?
Берзоев скривил лицо укоризненно и ничего не ответил.
— Ну, по. бываешь ведь, признайся, старый развратник. Или уже не стоит? Сколько там тебе лет?
— Ты, я вижу, совсем разошелся…
Гость достал из кармана пиджака пачку сигарет, щелкнул по днищу и поймал выскочивший фильтр губами. Пошарил в карманах брюк, достал дешевую одноразовую зажигалку и закурил.
— Ладно, забудь. Это нервное.
— Проехали.
— Что скажешь насчет речи?
— Гоша, по-моему, ты злоупотребляешь националистской риторикой.
— Ты, Ваня, меня не обижай. Риторика — это у педросов и прочих холуев, они тебе какую хочешь риторику изобразят: хоть националистскую, хоть коммунистическую. Им до п. зды, лишь бы остаться у кормила, которое одновременно кормушка. А я русский националист. И никогда этого не скрывал.
Берзоев покачал головой и стал перебирать лежавшие на столе перед ним листы с текстом.
— Ты хочешь, чтобы тебе бил морду именно русский полицейский? Для тебя это — главное? Так ОМОНовцы, которые на митингах дубинками мозги массажируют, в большинстве своем русские. Чем тебе не русский мир и порядок?
— Если я предам Россию, то пусть меня русские парни отп. здят до смерти. А сейчас они сами служат предателям и врагам нации.
Георгий докурил сигарету до половины и затолкал ее в пепельницу, уже полную окурков.
— И потом, Ваня, ты же сам националист. Просто не русский. Ты должен меня понимать.
— Нет, Гоша. Мой национализм мне отбили еще в детстве вместе с почками. Когда в одном городе меня мордовали за то, что мать звала меня Ваней, а в другом — за то, что отец называл Анваром. В конце концов я пошел в секцию бокса. Теперь вот могу мочиться на два фронта и защищать оба своих имени.
