Я поняла, что больше мне здесь делать нечего: Валерий потерял не только балетный, но и всякий человеческий облик. Я вышла в коридор и направилась было к выходу, как вдруг распахнулась соседняя дверь, и вышедшая из нее старушка окликнула меня:
– Слышь, дочка! Подь сюды.
У соседки Валерия все сверкало чистотой и белизной, как в операционной. Кровать застелена белым покрывалом, на столе – кружевная скатерть, даже цветы на подоконнике и те стояли в белых кашпо. Контраст с жутко запущенной «конурой» Валерия был настолько разительным, что я не смогла сдержать удивленный возглас:
– Вот это да!
– Что, дочка, нравится? – Старушка довольно улыбнулась. – Небось не как у соседа мово, прости господи, свиньи и то чище живут! Да ты садись, дочка, чево стоишь, – она пододвинула мне стул. – Уж ты прости меня, старую, подслушала ведь я, о чем ты с им балакала. Неужто Олюшку убили?
Я подтвердила.
– Господи, спаси и сохрани, святые угодники! – Старушка часто закрестилась. – Какой же супостат сотворил такое, а?
– Это сейчас выясняется. Скажите, бабушка, – я решила воспользоваться случаем и восполнить недостаток информации, – Ольга с Валерием давно разошлись?
– Да уж, почитай, шесть или семь годков тому будет. Уж как она, милая, настрадалась с им, с пьянством его беспробудным, и передать тебе не могу! Потому как любила его, ирода. Он же красавец был, высокий, белокурый, да. А танцевал как! Я ж раньше в театр-то частенько хаживала, Валерка мне эти… марки какие-то давал, по которым за так пускають…
– Контрамарки, – подсказывала я.
– Во-во, они самые. Да… А он уж и тогда выпивал. Олюшка-то как уговаривала его лечиться, да куды там! – Старушка махнула рукой. – И в театре выпивал, со своими балерунами, и сюды они тож приходили. Такое светопреставление устраивали! Милицию, значить, приходилось вызывать… А как напьется, так и начинает над Оленькой куражиться. Что, говорит, не ндравится? А и шла бы ты за свово… вот не помню, имя такое, нерусское…
– Может, Карен? – спросила я.
– Точно, дочка, Кареном его звали.
– А больше они ничего о Карене не говорили?
– Да нет, ничего больше такого не упомню… Ну, а уж как поняла Олюшка, что ничего более она сделать не сможет, отвадить, значить, его от энтова дела-то, то и ушла от его. У нее ведь сестренка еще младшенькая была… Да… А Валерку-то вскорости из театра и выгнали, видала небось, в кого он превратился теперя. Шляются к нему одни «синеглазки», вместе и пьют.
