Для Ломоносова это обернулось получением пятикомнатной квартиры по соседству с Академией. По досочкам-то он на свою первую публичную лекцию прыгал на радостях: и жена при своем доме, и он, уже в звании профессора, на законных основаниях при доме академическом.
Как следствие всего этого житейского блага и явилась его знаменитая «Риторика», о коей и при дворе императрицы Елизаветы Петровны знали, похвально отзывались. Но ведь сказано: трижды испытывает Бог счастливого, слишком счастливого человека…
Пожар!
Он начался в здании Кунсткамеры – достославного петровского детища – и вскоре охватил многие другие постройки докаменного, деревянного, петербургского века. Какой камень, когда царский дворец был сложен все из тех же кряжистых бревен, ну разве что хорошо обделанных и обшитых дубом. Однако ж и дворцы славно горели! Чего ж не гореть какой-то Кунсткамере… да бывшей по соседству Книжной лавке? Печи везде разваливались, истопники пьяные – пляши вприсядку – огонек горюч… Он и поплясал на славу! В едину ночь погорели и Книжная лавка Академии наук со всем имущественным складом… и многое, многое другое. Например, петровская галерея с богатейшей этнографической коллекцией – «там разные китайские вещи, платье сибирских разных народов, их идолы и сим подобные вещи». Далее, с таким трудом явившаяся петровская обсерватория – «со всеми находившимися в оной махинами, часами, моделями, небесными картами, зрительными трубами, компасами»… и прочее, прочее. Среди этого прочего и знаменитый глобус диаметром 3 метра и 36 сантиметров, именуемый Глобусом Готторптским; в свое время он подарен был Петру I герцогом Голштинским. Огонь не пощадил и всякие другие помещения и академические экспонаты – что уж говорить о ломоносовской «Риторике»! Она была к тому времени отпечатана в 606 экземплярах и находилась, еще несброшюрованная, «в верхнем академическом магазейне, у башни». Листы «Риторики» частью погорели, частью упали вниз – «иные замараны, затоптаны и подраны». Как не замарать да не затоптать- чай, тушили пожарище!
Сам президент с придворного затянувшегося бала, как есть в бархатах и орденских лентах, в первой подвернувшейся карете прискакал. А что он мог поделать? С ужасом смотрел, как гибнет все богатство Академии, о «Риторике» в эти минуты, разумеется, не думая. К одному взывал:
– Да тушите вы, идолы, тушите покрепче! Запорю… или упою вином! Главное-то здание отсекайте!…
Идолы, они же и пожарники, трудились на славу. Главное здание отсекли, но все остальное погорело или было потоптано и изодрано пожарными баграми, как ломоносовская «Риторика»; несчастный автор в ночной рубашке метался у огня и даже пытался выхватывать не сгоревшие еще листы, – еле самого профессора выхватили из головешек да в назидание его глупостей упоили вином горючим. Истинно, гори все огнем ясным!
