– М-да, тут стоит поразмыслить…
– Стоит. Погуляйте для размыслил, а я к пирам возвращусь. Как бы меня не хватились!
Орлов скорым шагом умотал встречь огням дворца, а Разумовский, как-никак хозяин, с грустью подумал: что ж его-то никто не хватится?..
Ну, кроме слуг и денщиков, которые следят, конечно, издали.
К коронации готовились, но пить не уставали. Благо, гетман был тароват, а дворец его обширен. Погреба пустели, но не совсем. По старому обычаю в них были устроены глубокие ледники. В конце зимы их набивали отменным льдом. Почему не в начале?.. Да был еще нехорош, слаб. А чтоб лед, даже крепкий, февральский, все будущее лето не таял, его прокладывали торфяными слоями. И так пласт за пластом, доверху набивали, оставляя глубокие колодцы для всякой провизии. Там хранилища были устроены для вина, мяса, рыбы. Бывавшие в Петровском гости дивились: в самую летнюю жару ледком отдавали метровые судаки, севрюжьи балыки, заиндевелые поленья для ухи стерляжьеи, громадные кочи налимьей и гусиной печенки, буженина в стылых бочонках, мозги отменные с белым снежком, для любителей даже карась лапотный – и прочая, прочая….. Поесть-то ох как любили!…
А после обеда?.. Милое дело посплетничать. Коронация коронацией, а без разговорчиков не обойтись. Иногда и легкая перебранка, которая, впрочем, хозяину сходила с рук. Как-то уж так получалось – на него нельзя было сердиться. На второй или на третий день с приезда обедали, а Бестужев, где-то на стороне зело подвыпив и заявившись под горячую руку, стал придираться:
– Да что у вас? Скука! Новое-то хоть есть?..
С Бестужевым сама Екатерина не очень хотела связываться – охота ли кому из прочих? Она-то и кивнула:
– Да вот разве гетман что скажет!
Он кивком парика поблагодарил Государыню за честь и удовлетворил запоздалое любопытство бывшего канцлера:
– Да у нас, любезнейший Алексей Петрович, как всегда. Один Панин думает не думая, – наклон парика в сторону Никиты Ивановича, воспитателя наследника, – другой Панин, – в сторону Петра Ивановича, наклон льстит, не умея льстить, один Чернышев, – это приятелю молодости, Захару Григорьевичу, – в военные министры метит, поскольку воевать-то не умеет, другой Чернышев, – Ивану Григорьевичу, – по примеру брата труса тешит. А некто Бестужев, он же и Рюмин, – некоторая заминка перед кивком старику, – хотел бы в рай, да грехи не пускают, я помолчу, будучи хохлом нескладным, а прочие хотя и балбочут, да того хуже!
