Уже с явным гневом отошел и от него. Невесту за подвитые локоны дернул:
– Ну, тебе-то, Наталья, не в ротмистры, ни в полковники не нужно. Поди, в генеральши сразу?
– В царицы! – отрезала и невеста.
Он пришлепнул ее по вздувшейся юбке и остановил нянюшку, которая тащила Дарью к выходу из гостиной:
– Постой, постой. Что, очень приболела?
– Бог даст… Дорога стужная, в сугробах сидели. Пойду уложу ее, ваше сиятельство, в постельку. Самое милое дело…
Нянюшка была старая, говорила ласково, но все ж чего-то недоговаривала. Остальные разбрелись по своим комнатам. Детям не до него, у жены слов не находилось… В самом деле, как же при такой остуде дети зачинались?
Он все равно бы не нашел ответа на этот вопрос, добро, что помешали: вестовой из дворца.
– Приказано, ваше сиятельство, на плац!
Он и плацу от такой семейной встречи был рад. С некоторой даже лихостью отчеканил шаг навстречу Государю. Тот благодушно похвалил:
– Я же говорил, подполковник, что вы научитесь прусскому строю.
Стыдясь похвалы, подполковник Разумовский ниже обычного склонил голову.
Весна уже подходила к концу, яркая, веселая. Семилетняя война фактически закончилась со смертью Елизаветы Петровны, русские войска отводились в сторону Риги, и оставалось последнее: обменяться ратификационными грамотами. С этим и приехал прусский министр барон Гольц – виновник торжества, которое давал Петр III в Куртажной зале Зимнего дворца. Там собрали весь сановный и военный Петербург. Гетману малороссийскому еще Елизаветой Петровной на таких торжественных обедах было установлено место среди генерал-фельдмаршалов. Но он сел поодаль, чуть ли не на конце стола, никто не вспомнил про его законное место. Оно и к лучшему: не придется кричать «Виват!» – можно для показухи лишь раскрывать рот. Застолье посередь простых генералов было самое милое. Одно твердил себе гетман: «Не надерись опять, хохол малохольныи, не то выкинешь какую-нибудь штуку…» Немного задевало перешептывание, что-де гетмана затолкали в самый угол, но надо же позлословить?
Здесь обед шел своим чередом; мало прислушивались к тому, что говорят в центре стола. Кирилл бычился над жареным поросенком и неспешно попивал пенное французское винцо, когда уши ожег резкий выкрик:
– Ду-ра!…
Несомненно, крик принадлежал Государю и относился к Екатерине Алексеевне, которая пока что была «ее величеством».
Приближенные холуи, вроде генерал-адъютанта Гудовича, пытались немного смягчить скандал, бегая между Петром и Екатериной, но Государь уже орал, не помня себя:
