Гетто полнилось самыми невероятными слухами. В начале 1940 г. несколько раз волнами разносилась весь о том, что Советский Союз предъявил Германии ультиматум, что сражения идут уже недалеко от Варшавы, что в войну против Гитлера вступила Италия. Весной и летом 1940 г. утверждали, что отступление англо-французов — ловушка, весьма искусный маневр, гибельный для немцев.
16 мая 1941 г. около полудня по гетто с молниеносной быстротой разнесся слух о смерти Геринга. (Рингельблюм полагал, что все началось с сообщения о смерти какого-то пастора, то ли Герлинга, то ли Гертлича.) С каждой минутой новость обрастала все более фантастическими, причудливыми подробностями. Уже говорили, что Геринг бежал и получил смертельное ранение после партсъезда, на котором якобы выявились острые разногласия в гитлеровской верхушке. Многие «замечали», что немцы выглядят подавленными, кто-то слышал разговоры о перемирии на фронтах. Люди вздохнули свободнее, уже устраивались импровизированные банкеты, некоторые даже собрались покинуть гетто, уверенные, что теперь никто не осмелится их задержать. Горькое отрезвление, впрочем, не помешало через несколько дней возродиться надеждам — теперь в связи с полетом Гесса в Англию. Снова в гетто заговорили о разногласиях в верхах третьего рейха, об убийстве Геринга и т. п.
Много раз праздновали варшавские евреи смерть Гитлера. Поголовное убеждение, что власть фашистских безумцев не может быть длительной, порождало стремление как-то «пережить» гитлеровцев, не более. Даже среди общественного актива преобладало мнение, что прямая борьба с нацистами бесперспективна и что задача состоит в культурной работе и организации взаимопомощи до момента освобождения.
О том, как неимоверно трудно было организовать в условиях гетто активное сопротивление, убедительно писал Михаил Борвич. Он отмечал, что многие жители гетто не знали условий местности, в которую были переброшены внезапно и насильственно, что были нарушены столь важные на первых порах для всякой конспиративной деятельности контакты людей, знавших друг друга и доверявших друг другу. Крайне трудно было найти в гетто необходимые для подпольной работы свободные помещения, все было до отказа набито жильцами, чуждыми друг другу по культурному уровню и общественным интересам, не связанными ни родственными, ни профессиональными узами. «Исходным пунктом каждого плана, — пишет Борвич, — каждой концепции является определение составных факторов, диагноз ситуации и возможность предвидения. В обычных условиях такая оценка опирается на постоянную регулярную повторяемость определенных явлений. Война эту регулярность нарушила. Ход жизни, соотношение сил, взаимозависимость людей, их роль, положение, права и обязанности, ресурсы и запасы — все это непрерывно менялось. Тем не менее в нееврейском секторе и в этой постоянной неустойчивости с течением времени установилась определенная типичность, дающая хотя бы точку опоры для предвидения. Напротив, в условиях жизни гетто правил не было абсолютно никаких. Правовые предпосылки сводились к одной-единственной: евреи изъяты из сферы действия какого бы то ни было права. Согласно этому все постоянно перевертывалось вверх ногами: то меняли распоряжения, касающиеся районов обитания, то корректировали и урезали уже существующую территорию гетто. Каждая перемена такого рода влекла за собой немедленно принудительные и внезапные переселения и перетасовки. Евреев переселяли то из деревни в город, то наоборот (так у М.Борвича. —
