— Ладно, как хочешь, дочка!
Элизабета нахмурила брови.
— Сколько раз я тебя просила: не называй меня «дочкой», а ты всё за своё!
— Да что ты, напротив, это очаровательно! — воскликнул Бернар. — «Дочка» звучит великолепно, будто, будто…
— Возможно, но мне не нравится.
Бернар, должно быть, нашёл её возражение смешным, потому что им овладел безудержный смех, которому вторил аптекарь. Оба смеялись, показывая пальцами на Элизабету, а та делала вид, что не смотрит на них; её красивые глаза сверкали, она казалась рассерженной, но вдруг выражение её лица изменилось, и она тоже расхохоталась.
— Оба вы сумасшедшие, — нежно произнесла она. — Ну что подумает этот малыш? Скажите, Поль, что вы о них думаете? Только откровенно.
— Не знаю, мадемуазель, — ответил Поль.
После этого безудержный смех возобновился с ещё большей силой и не смолкал, пока не вернулась Марианна с подносом, уставленным закусками, в сопровождении маленькой толстенькой женщины, подвижной и жизнерадостной; она несла дыню на блюде.
— Очень мило, что вы пришли, — сказала она Полю. — Отец, ты принёс вино из подвала? Для начала налей белое.
Господин Клуэ наполнил бокалы, и все без дальнейших проволочек выпили за здоровье обоих супругов. Госпожа Клуэ расчувствовалась и, краснея, смахнула украдкой слезу, а муж её заявил, что в этом новом платье она моложе, свежее и красивее, чем в первый день их знакомства. Двадцать лет супружества кажутся ему сном, добавил он. Уже двадцать лет! Как летит время!
— Помнишь, Лолотта, то утро… а тот вечер?..
— Да… Да… — сдавленным голосом шептала госпожа Клуэ. — И подумать только, что теперь настала очередь моей Лизетте выходить замуж! Ты помнишь её в распашонке?
— Да полно тебе, мама! Полно, папа! — возмущались Элизабета и Марианна, подбегая сперва к одному, потом к другому и целуя их. — Нашли время грустить!
— Прекратите сейчас же, а то остынет дыня! — пошутил Бернар.
К закускам все приступили растроганные и умилённые. Дыню нашли великолепной, а появление золотистых, зажаренных цыплят привело аптекаря в такое чудесное настроение, что он стал так и сыпать анекдотами.
— Знаем уже! — кричали дочери.
— А я нет! — заявлял Бернар. — Продолжайте, папаша.
Все болтали, ели, смеялись. Бернар поддразнивал Элизабету, Элизабета отвечала ему тем же, а Марианна, сияя от гордости за своё семейство, ловила взгляд Поля. «Ну, не восхитительны ли они оба?» — казалось, говорила она ему. Поль улыбался и молчал. К нему приставали с вопросами, как получилось, что он чуть не утонул, но от него ничего нельзя было добиться, кроме коротких «нет», «да»; в конце концов его оставили в покое. Впрочем, чета Клуэ не видела никого, кроме своих дочерей, не слышала никого, кроме будущего зятя, который принялся рассуждать о перспективах кино, о перспективах, целиком зависевших, само собой разумеется, от некоего режиссёра, по имени Бернар Масон. Надо начать всё с азов, полагал он, надо покончить со старыми формами, но прежде всего надо отыскать «атмосферу» — нечто фантастическое и в то же время реальное, что позволило бы зрителям с первых же кадров заявить: «Фильм такого-то, видна его рука!» О, всё дело в «атмосфере»!
