ИДИТЕ СВОЕЙ ДОРОГОЙ, ДОБРЫЕ ЛЮДИ
(Свеча горела...)
Теперь я уже и не припомню, когда впервые заметил, что меня всюду сопровождает моя тень. Может быть даже, что вместе с ней я и родился, извивался когда-то вместе с ней в противных шершавых руках повитухи. Конечно, тень - существо неразумное, но все равно я всегда жалел ее и старался, чтобы она не попадала в разные сомнительные истории - в лужи, там, под колеса встречных экипажей и под ноги угрюмых прохожих, не падала бы с лестничных пролетов или с Крымского моста в реку... Мост я переходил, весело прыгая по перилам, и это ни у кого не вызывало в то время никакого удивления, потому что остальные поступали точно так же. Почему-то мне моя тень казалась чрезвычайно хрупкой, и я водил ее по улицам очень осторожно, то пропуская вперед, то защищая своим собственным телом. Когда наступала зима, я старался реже выходить из дому, чтобы моя тень случайно не простудилась, не подхватила бы грипп или ангину, распластавшись на ледяной горке, исчерченной полозьями детских санок; а если уж и приходилось выбираться по какому-нибудь неотложному делу в лютый мороз, то я всякий раз тщательно укутывался в шарфы и кашне, чтобы и она тоже поменьше мерзла. Моя тень многого не могла из того, что мог я, и порою мне это казалось слишком большой несправедливостью, допущенной Господом по отношению к ней, а порою - просто смешным... Она была ужасно неловкой и не приспособленной к жизни. Она всегда, например, оставалась на земле, когда я отправлялся в полет. Она ползла там, внизу, вслед за мной и с тоской смотрела вверх, как бы умоляя меня скорее возвращаться. Когда я, пронзая пространство, дотягивался до самых высоких деревьев, она всегда искала меня среди веток, среди лоскутов чужих теней, терзаемых ветром. Когда я, задумавшись, растворялся в вечернем сумеречном воздухе, она чувствовала себя очень неуютно, хотя и могла бы догадаться, что я все тут же, рядом, только незрим и скольжу в потоках воздуха подобно слабому запаху извести близ давно уже разрушенных стен. Однако она не любила то время, когда я так задумывался, и я, чтобы не досаждать ей, прекратил в конце концов свои сумеречные прогулки. Наверно, она тосковала без меня, хотя мы и были неразлучны, она боялась меня потерять; тени всегда бояться, что рано или поздно мы их покинем. Но на самом деле я бы не смог от нее избавиться, даже если бы захотел. В моих силах было только сделать так, чтобы она выглядела поприличней, приглаживая свои собственные волосы и надевая шикарный смокинг... Впрочем, у меня всегда было такое ощущение, что моя тень существо робкое и от этого глубоко несчастно... Я не раз замечал, что в тот момент, когда я целовал свою девушку лучшую ученицу соседней гимназии, встречая ее на все том же мосту, продуваемом всеми мыслимыми ветрами, моя тень только бродила рядом с ее тенью и смотрела куда-то мимо нее, стараясь сделать вид, что вовсе тут не при чем... А когда я с наслаждением попирал ногами своих лютых врагов, моя тень стояла перед ними покорно, опустив голову, и, верно, без возражений выслушивала все гадости, которые только могут наговорить друг другу тени... Правда, в ней всегда присутствовало то постоянство, которое неизменно вызывало мое уважение. Тогда, когда я разбухал в размерах, охватывая полмира, она всегда оставалась прежней и, теряясь где-то в складках моего же собственного плаща, осторожно, но упорно, шаг за шагом, взбиралась по тени лестницы, скрипя тенями половиц...
