Судя по всему, ждать этого момента оставалось недолго.
Ее настроение было переменчиво, как субтропическая осень. Или это погода подстраивалась под перепады ее эмоционального ритма? Казалось бы, только что все было сверкающе-безоблачно, но вот подул ветер с севера и пригнал из-за далеких гор стаю туч, прохудившихся, пока пролетали над пиками. И вот-вот уже прольется ненужная влага, которая никому не принесет облегчения.
– Ну? – спросил он, на ранней стадии заметив ее упрямо вздернутый подбородок и немигающий взгляд, направленный на залив.
– Ничего!
– Ну, ну, ну…
Он завладел ее плечом, а следом и взглядом.
– Где-то там, – она упрямо отвернулась, указывая на море подбородком, – когда-то жила русалочка. Она пожертвовала голосом ради любви. А ты? Тоже отдал свой голос за пару стройных ножек?
Борис с сомнением взглянул на свои ноги. Пляжные шорты позволяли заметить: ноги как ноги. Жертвовать ради таких чем бы то ни было не имело смысла.
– Ты охладел ко мне, – спокойно сказала она. – Уже три дня ты не называешь меня де-евушкой. И я уже не помню, когда ты последний раз признавался мне в любви. Все прошло? Опять? Нет, ты ответь! И что дальше? Снова свидания в режиме «сутки через тридцать», а через полгода – последний звонок?
Он закусил губу и помотал головой, надеясь, что глаза его искрятся искренностью.
– Ты ведь не любишь меня, – пристально глядя исподлобья, сказала она.
– У-у… – отрицательно промычал он, понял, что сморозил глупость, и поспешил исправиться: – Угу. – Лучше, однако, не стало. – Глупышка! – нашелся он и попытался погладить ее по голове.
Она отстранилась, не отводя взгляда, покачала головой.
– Не любишь!
– Глупышка!
Она приблизилась, взяла его лицо своими мягкими ладонями.
– Ну. Неужели так трудно сказать: я люблю тебя, Света? Я же не требую невозможного. Просто скажи.
Борис пожевал губы, чуть не плача. Трудно. Иногда просто невозможно – он знал это по своему лексически благополучному прошлому. Именно эта фраза давалась ему с трудом всегда, даже когда он без напряжения оперировал «форексами», «фьючерсами» и «франшизой». А уж теперь… Он мог проо-ля-лякать ей, как француз, или проулюлюкать, как разбойник, но совершено не мог выдавить из себя эти пять звуков, когда между двумя слогами, похожими, как китайские близнецы, вклинивалась Бескомпромиссная Буква Б.
«Я люблю тебя, глупышка!» – хотелось раз за разом повторять ему, но получалось только:
– Глупышка… Глупышка…
Так называла его мама в раннем-прераннем детстве. Если верить семейной легенде, именно это слово Боря произнес первым, раньше даже, чем «мама» и «папа». И до своего второго дня рождения, услышав обращение Боренька или Бориска, недоуменно оглядывался по сторонам. Кого это вы зовете? Неужели меня? А кто же тогда Глупышка?
