Вот для чего денежки сняты были с книжки. Я только потом уже поняла морду кассирши, которая посмотрела на меня как-то не так, когда я зобом вздулась и потребовала: «Мне крупными». А она, сволочь, с подъебцем так, враспевочку: «Только крупными, Веретенникова Валентина Ивановна. Только». Отслюнила мне бумажки, головка к головке. Я еще вышла и думаю: ну что за народ! Вот только потому, что я имею средства, меня ненавидеть? А ты встань на мое место! Встань со своего мягкого стульчика и восемь, десять, а то и двенадцать часов постой на плоской ступне. И чтоб целый день на тебя дышали вчерашней пищей, и чтоб всякие разные руки к тебе тянулись, и какая зараза к тебе прилипает, разве узнаешь? И я мысленно пожелала кассирше сберкассы того же, что случилось у меня, и даже представила, как у нее увянет морда, когда она пойдет по миру побирать деньги, потому что откуда ей взять?.. Как она будет мечтать совершить налет на собственное рабочее место, но, как говорила моя покойница бабушка, у нее для такого дела в одном месте не кругло. Что значит – в ж… не кругло, я не знаю, но бабушка любила это выражение. Я, помню, в детстве даже брала зеркальце для проверки, но это так, к слову, хотя и говорит о моем характере – ненавижу не понимать!
С той минуты, как сказал телевизор и как брызнуло на меня чебуреком, я уже не присела и ночью не уснула. Утром разыскала Гошу, он мне прямо сказал: какой же идиот… И тогда я пошла к заведующей, я же знаю, у нас в кассе всегда сумма, и тут она мне и выдала: «Откуда у вас дома такие деньги? Вы что, писатель Пьецух?» Если б она сказала, вы что, писатель Пушкин или Евтушенко, я б нашлась. А тут я прямо с ног. Я ж не понимаю, о ком речь! Может, как-то надо было правильно сказать, или засмеяться там, или шуткой так – «что вы думаете, я этот самый Пьецух и есть», и она бы мне сказала: ну, приносите деньги, вложим в кассу. Но у меня пошло по всему телу непонимание вопроса, и я сдуру, с идиотства, ляпнула что-то про деньги на машину.
– На вторую? – спросила стерва.
– Сыну, – промякала я.
– Но вы же покупали сыну.
Запуталась я. У нас машина действительно на сына, а старая на деда, мы ездили по доверенности, муж сказал – так грамотней. Если что… Я ушла от нее, трясусь, но ни одному человеку на земле сказать, что со мной, не могу. Я ж ни с кем, кроме Гоши, на эту тему… Даже мой не в курсе. Но тут нужно пояснение.
…Сначала я разбила самое дорогое, что у меня было в жизни, – дружбу. Потому что как нас ни стравливала за всю жизнь судьба, я Тинку любила, можете мне поверить, я это слово в своей жизни не истрепала. И когда у нее первый аборт был в четырнадцать лет и все ее поливали, я ее, сине-белую, выгуливала и даже сомнений у меня не возникало, что, мол, может, не надо мне, хорошей девочке, дружить с ней, плохой. А потом пошли у нее замужи-раззамужи – первый, второй, третий. И каждый раз или ее бьют, или она истица, или она ответчица. Я же по-прежнему ее выгуливаю. И когда у нее гемоглобин от такой жизни падает на нуль и у нее начинают трястись руки, и когда у нее колготки сползают вниз, потому что не за что им зацепиться! Никто же меня не заставляет это делать, это зов дружбы, и, когда я такая, мне бывает ничего не страшно в жизни, я в этот момент все сворочу и возьму любой рейхстаг. А эта дурочка Тинка, слизывая у меня с ложечки мед, протертый с лимоном, чесноком и орехами, говорит мне в тоне юмора: «Опять тебя засосала Тина. Ну, все… Больше она не дастся. Твоя Тина. Все… Клянусь тебе, что больше я не попадусь».
