А в Твери Лещинский не теряет времени даром. Продолжается расширение лабораторной базы, пополнение материалами и приборами. Бонч опробовал и новое приспособление к приемнику для приема незатухающих колебаний вместо тиккера. Оно называлось «гетеродин», экспериментальный макет его был сделан еще в 1915 году. С помощью гетеродина стало возможно на совсем маленькую антенну, подвешенную не на стометровых мачтах, а всего в полутора метрах над землей, принимать самые длинные станции: Париж, Лион, Науэн. И уж вовсе чудо — прослушивалась работа небольших полевых военных радиопередатчиков на расстоянии до полутора сотен километров от Твери. А самое главное — это гетеродин позволил с легкостью отстраиваться от мощной Ходынской и Царскосельской искровых станций. Словно хриплые ревущие звери, они раньше, как злые духи, пролезали в приемник на всех волнах, давили своим морзяночным рыком все слабые сигналы, и не было от них никакого спасения.
Тверские гетеродины произвели большое впечатление на руководителей военного технического управления. Это была надежная отечественная аппаратура и работала она на русских — в Твери сделанных! — а не на заграничных лампах. Такие приборы были очень нужны для военных полевых радиостанций, чтобы улучшить их надежность. Лещинский и Бонч получают заказ на изготовление целой сотни своих катодных реле для армии, кроме того, в Твери оборудуется настоящая лаборатория и ламповая мастерская. Она даже получает свой статус: признанная официально, она теперь именуется «нештатной», поскольку существует на одном лишь энтузиазме тверских радиотехников и не обременяет ни малейшим расходом Военно-техническое управление.
Бонч был очень рад всем этим переменам. Все-таки поистине золотым человеком и настоящим единомышленником оказался этот милый его сердцу штабс-капитан. Нетрудно понять что означали происшедшие в Твери перемены и для всей русской радиотехники. Тверское производство было весомой прибавкой к той аппаратуре, которую призводило депо морского ведомства. Иностранные лампы, как уже говорилось, стоили дорого: за каждую приходилось платить 200 рублей золотом. Лампы РОБТИТ стоили еще дороже — 250 целковых штука. А тверские лампы обходились всего по 32 рубля. Вот с какого «экономического» начинал Бонч. В дальнейшем эту сторону любого своего дела он считал весьма важной. Подобный подход как-то сам собой перешел ему, что называется, «в кровь», стал чертой характера Михаила Александровича. Притом по натуре он не был расчетлив. Скорее даже отличался некоторой безалаберностью, деньги копить не любил и не умел. А на работе Бонч придирчиво считал каждый рубль. И не переставая твердил, что дело должно, обязано быть выгодным — государство не может тратить средств попусту.
