В комнату, где допивала свой кофе Вероника Николаевна, вошла Ганна с плетеной кошелкой в руке, сказала, что идет на базар.
Там она купила телятины у сивоусого селянина, дыню у перекупщицы и десяток головок сладкого лука. А в голове тревожно билась одна мысль, тяжело стучала в висках. Увидев военный патруль, Ганна приостановилась, пропустив солдат, свернула в переулок и дворами уже не дошла, а добежала до своего домика. Мария Ивановна была на работе, никто не помешал ей проскользнуть в сарай и сообщить Ухналю о выполнении задания.
Ухналь начальственно строго выслушал ее, уточнил кое-какие подробности, чтобы не ударить лицом в грязь перед Бугаем.
— Спасибо, Ганна, — поблагодарил он и, понимая своим тугим умом, что этого мало, добавил: — Ненька Украина тебя не забуде.
Поплевал на пальцы, принялся натягивать сапоги.
Чуб упал на лоб. Ганна, сжав сцепленными руками колени и упершись в них подбородком, страдающими глазами наблюдала за всеми неторопливыми движениями парня, разбудившего ее чувства.
— Чего так на мене дивишься? — спросил Ухналь.
— Жалию тебе…
— Жалиешь? — Ухналь невесело оскалился. — Дарма.[13] Ще не скоро с меня холодец зварють.
— Який холодец? — переспросила Ганна.
— Як с того прикордонника… — И он рассказал о страшном событии в селе Крайний Кут, рассказал без насмешек, горько, с длинными паузами.
— Ой, живодеры, живодеры, — только и могла вымолвить она побелевшими губами, — буде вам видплата…
— Я тут ни при чем, — оправдывался Ухналь. — Мы подъехали, колы его уже варили… Моей вины там нема, Ганна.
Ухналь посматривал на Ганну с просыпавшимся в нем плотоядным интересом. Вот она — близко: протяни руку, достанешь, пусть зареванная, тем лучше, ослабевшая. Не для того добирался он крутыми тропами до Богатина, чтобы затевать панихидные речи.
По-звериному легко бросился он к Ганне, схватил ее за шею — лопнула нитка с монистами, и посыпались в солому бусинки.
Ганна двумя кулаками ударила его в подбородок, выскользнула из его цепких рук.
— В другой раз приготовлю для тебя шило!.. — крикнула она.
Щели в двери сарая пропускали свет, и солнечные блики играли на ее смуглой запотевшей коже.
Ухналь втянул ноздрями воздух.
— Щука ты! Тебя треба брать за жабры…
— Ты и так монисты порвал…
— Монисты? — Ухналь отыскал несколько блестящих горошинок, покатал их на ладони. — Другой раз привезу монисты разве такие…
— Зарежешь кого?
— А що? И зарежу…
— Бандит ты! — горько и зло вымолвила Ганна. — Натуральный бандит. Нема в тебе просвета, Ухналь.
