Донья Ана улыбнулась, и обе умолкли. Время от времени тишина нарушалась веселым пением, доносившимся с улицы, и тогда донья Ана спрашивала:
– Который час?
Донья Фернанда поднимала посоловевшие, то ли от дремоты, то ли от яркого света, глаза и отвечала:
– Одиннадцать.
– Что за бесконечный вечер! – восклицала донья Ана, и снова дочь погружалась в мечты, а мать – в дремоту.
Наконец на вопрос Аны донья Фернанда ответила:
– Вот-вот пробьет двенадцать.
– Слава тебе, господи! Бегу к Фасикии в каморку поджидать дона Энрике.
– Накинь шаль, – посоветовала мать. – Ночь сегодня холодная, а тебе придется пройти через патио.
Донья Ана встала и принялась рассматривать себя в маленьком зеркале, висевшем в углу покоя. Она, очевидно, выбирала нужные к случаю взгляды и улыбки и могла бы еще долгое время провести за этим занятием, если бы донья Фернанда не напомнила:
– Двенадцать.
– Иду! – воскликнула донья Ана и поспешно вышла, накинув черный шерстяной плащ.
Донья Ана легко сбежала по лестнице и вошла в комнату на нижнем этаже.
Там сидела и шила при свете свечи старая негритянка, повязанная платком в алую и желтую полосу.
– Фасикия! – позвала донья Ана.
– Девочка моя! – подняв голову, откликнулась негритянка.
– Погаси свечу, няня, и уходи. Уже пора.
Негритянка встала и собралась задуть свечу.
– Погоди, погоди! – крикнула девушка. – Я хочу открыть окно, а в темноте я до него не доберусь.
Старуха подождала, пока Ана подошла к окну, задула свечу и вышла, закрыв за собой дверь.
Тогда донья Ана осторожно приоткрыла створки окна, забранного толстой решеткой, и с любопытством выглянула на улицу. Неподалеку стоял человек, до самых глаз закутанный в черный плащ. Кругом было пусто, всю улицу заливал сияющий лунный свет.
Дом доньи Фернанды стоял на углу, передним фасадом на главную улицу Икстапалапа, а торцом – в узкий переулок. В этот переулок выходило и окно, у которого уже не раз встречалась Ана с доном Энрике.
Едва человек в плаще заметил, что окно приоткрылось, он приблизился бесшумными, медленными шагами.
– Дон Энрике, – шепнула донья Ана.
– Ангел мой, – ответил юноша.
– Подойди, счастье мое! О, как мне страшно…
– Страшно? Но кто может тебя обидеть, когда я с тобой, радость моей жизни?
– Ах, дон Энрике! Того, кто мешает нашему счастью, не может поразить твоя шпага.
– Твоя мать, Ана? За что она ненавидит меня? Может быть, она не любит тех, кто любит тебя? Но разве я недостаточно знатен, разве я не достоин назвать тебя своей?
