Азевич ненадолго примолк, обескураженный смертью Свириды. Когда формировали партизанский отряд, этого Свириду не взяли: возражал Витковский. Мол, бухгалтер, беспартийный и вообще мало разбирается в политике. А вот в чем-то разобрался.
– А я вчера Городилова схоронил, – сказал Азевич.
– Убили?
– Помер. Простудился и помер.
– Знаешь, все перемешалось. Свириду повесили, а Дашевский вернулся.
– Ну? Вернулся? Он же в армию пошел.
– Пошел. Попал в окружение и вернулся. И уже руководит районной управой. Не гляди, что был первым секретарем райкома. Доверили.
– Удивительно! Как же так?
– А вот так. Когда меня посадили, он первым отреагировал. Будто я враг народа и так далее. Топил, как только мог. Смотри, и теперь топить будет.
– А тебя немцы... Не трогают?
– А за что меня трогать? Я с лесом не связан, саботажем не занимаюсь. Опять же я пострадал от большевиков. Это сейчас учитывается.
– А к себе не вербуют?
Евген помедлил с ответом, налил еще в стаканы.
– Было. Вот и сегодня в местечке. Приглашали в управу.
– Ну?
– Нет, я инвалид. Не имею здоровья. И немного пожить хочу. Для себя лично.
– Если бы это было можно – для себя лично, – вздохнул Азевич.
– Мне еще можно. Вот тебе нельзя. О тебе в районе известно, что ты в лесу. У Витковского. Тебе, конечно, теперь одна дорога.
Азевич неприятно поморщился, настороженно застыв от стука дверей в сенях. Но это пришел старик, звякнул ведрами. Евген повернул голову.
– Тата, ты это – подожди поить. Пусть постоит еще.
– Пусть постоит. Я не сейчас...
– Да. А то... Быстро ехали, вспотел. Ну так возьмем понемногу?
Они еще выпили – охотно Войтешонок и без особой охоты Азевич. Он давно уже не пил водки, и теперь у него непривычно закружилась голова, стало неприятно и тревожно.
Может, не надо было заходить к Войтешонку. Ну а куда заходить? Нет, все же его бывший друг не такой, как может показаться, он не выдаст. Если бы только его можно было сагитировать на борьбу!
– Колхоз развалился? – спросил он, чтобы не касаться личного, не очень приятного Войтешонку.
– С первого же дня, как наши отошли. Разделили землю, скотину. Урожай собирали единолично. Молотили каждый себе. Правда, было негде – гумен же мало осталось. Мы в тристене кое-как обмолотили.
– А заготовки?
– Заготовки само собою. Как и в колхозе. Сдали, и еще осталось.
– И много осталось?
– Да больше, чем при колхозах. Можно сказать, этот год мужики с хлебом будут. Не то что когда-то: триста граммов на трудодень. Вон в том году отец коней пас, Зоська в полевой работала. Пошел на окончательное распределение – принес в торбочке. Заработок за год.
