– Почему же? Если очень постараться… – опять отвечает мне Юра. – Да и ветер – штука переменчивая.
– Сегодня дует, завтра – нет, – соглашаюсь с последним утверждением.
Тихонько смеемся, хотя что здесь смешного?
Бросаю взгляд на карту. Испанские владения меня особо не интересуют, поэтому взгляд скользит мимо Сент-Люсий и Сент-Винсентов. Пусть их хранят святые! А вот Барбадос… Детская мечта Ширяева.
Пусть сбываются мечты!
– Идем на Барбадос, – объявляю я.
Ширяев радостно улыбается. Человек попал в мир своих позабытых фантазий и теперь наслаждается этим.
– А он нам по зубам? – Флейшман смотрит серьезно. – Или по зубам дадут нам?
– Не будем подставлять – не дадут… – План готов давно. Собственно, даже не план, а повторение предыдущего.
Каждый городок в здешних неспокойных местах прикрывается фортом. Сил для схватки с береговыми укреплениями у нас нет. Да и зачем нам это надо? Ты стреляешь в них, они – в тебя. Пусть так воюют те, кто любит канонаду. Нет смысла ломиться в закрытые двери, когда рядом есть окна.
– Барбадос возьмем. Что дальше? – второй раз за вечер подает голос Валера.
То, что он не сомневается в успехе, это хорошо. Плохо то, что он до сих пор чувствует себя потерянным, не может вписаться в новое время.
Или причина кроется в Мэри?
Скорбь по погибшим закономерна, только не надо зацикливаться на скорби.
– Дальше пойдем домой.
– В Пор-де-Пэ? – уточняет Валера.
– А у нас есть другой дом? Или хотя бы гостиница?
– Я не о том. Мы же не навсегда обосновались на Гаити. Деньги у нас после похода будут. Можно будет решать.
– Раз можно, значит, решим, – к вящему удовольствию остальных, мой ответ звучит достаточно уклончиво.
Но, честное слово, надоело переливать из пустого в порожнее! Да и не все дела сделаны здесь, чтобы перебираться в другое место. Мужчина должен платить по счетам. Наши же счета еще не погашены.
– И вообще. Философию откладываем на потом. Твоя задача, Валера, – подвести корабль к берегу вне видимости города, но и не слишком далеко от него.
– Бриджтаун, – с мечтательной улыбкой сообщает Ширяев.
– И сидит в нем полковник Бишоп, – добавляет Флейшман. – Гаденыш редкостный даже для Англии. Зато племянница у него чиста и непорочна, несмотря на своих лет тридцать, если не больше.
– Почему тридцать? – едва не обижается Ширяев.
– Элементарно, Ватсон. В начале романа ей лет двадцать пять, плюс-минус два года, да добавь, сколько длится ее затянувшееся ожидание.
Сам я текст Сабатини практически не помню. Читал в детстве, да когда оно было, детство? Смутно припоминается, что роман даже тогда показался мне излишне романтическим, больше относящимся к сказке, чем к реальной жизни.
