По прошествии недели я приступил к выполнению тренировочных упражнений. Первые два — «ОТ ТУ 0» и просто «ТУ 0» хотя и осознавались мною, как полезные и необходимые, были в числе нелюбимых. Выполняя одно, требовалось без движения сидеть с закрытыми, а второе — с открытыми глазами напротив напарника и просто присутствовать. К примеру, если я начинал думать о чем-то своем, засыпать, кашлять, чесать ухо — это было уже далеко от того чтобы в полной мере «быть здесь и сейчас», и, пока это происходило, супервайзер ставила «фланк» (говорила: «фланк»), что означало «ошибка», «неправильно» и объясняла причину; упражнение в этом случае считалось незаконченным. Если же занятие подходило к концу, я отсидел не шелохнувшись, чувствуя себя при этом комфортно и осознал, что достиг цели упражнения — Настя говорила «пас», что означало — упражнение сдано и можно переходить к следующему. Ещё через неделю началась долгожданная «травля». Меня очень впечатляла возможность сесть напротив взрослого дяди и сказать ему, чтобы он шёл куда-нибудь очень-очень далеко, не говоря уже о тренировках с представительницами прекрасного пола. Разумеется, получение удовольствия не входило в цели этого упражнения, но зачастую становилось неотъемлемой составляющей процесса. Вначале я, конечно, долго стеснялся, избегал крепких выражений, смущался от разговоров о сексе, но потом барьеры рухнули и я, пожалуй, действительно многое для себя приобрёл. Следом шли ещё различные ТУ, где тренировались способности доносить своё сообщение и добиваться на него ответа, умение давать подтверждения, улаживать различные ситуации в сессии, применением всех предыдущих навыков. После завершения «ТУ 4» круг повторялся, с предъявлением более жёстких требований, и только завершив его, студенты обычно переходили ко второй части курса, состоящей ещё из ряда тренировочных упражнений. Поначалу меня смутило обстоятельство, что всё так или иначе касалось одитинга. Я ожидал научиться чему-нибудь, что пригодится в обычных бытовых ситуациях и пока не ставил перед собою цель стать саентологическим специалистом. Но вскоре мне объяснили, что существование, в целом, следует воспринимать, как большую сессию, где я — это одитор, а все остальные — преклиры, потому, используя данные навыки, и в простых жизненных условиях можно добиваться ничуть не меньших результатов.
У меня появилось множество знакомых, среди которых был Димкин приятель Вадик (имя условное, так как настоящее я, признаюсь, запамятовал). Он сходу предложил вместе пораздавать приглашения на тест, но я чувствовал, что пока к этому не готов и вежливо отказался. Я считал, чтобы заниматься распространением, нужно либо быть хорошо заинтересованным материально, и просто делать это, как «работу, за которую платят», либо иметь в этом неудержимую внутреннюю необходимость, основанную на глубоком личном опыте, которым хочется поделиться с миром, или какую-нибудь другую вескую причину. Мои же успехи были пока ещё весьма скромными, и наиболее весомыми доводами пользы учения Рона Хаббарда могли стать лишь надежды, связанные с тем, что я смогу получить от него в будущем, нежели то, что я уже имею. Выслушав мою позицию, Вадик в целом со мной согласился, добавив, что у него самого нет ни малейших сомнений относительно Саентологии, потому его совесть абсолютно чиста. Болтая, мы шли с занятий по домам; в руке Вадик нёс пачку рекламных листовок, которые вручал всем встречным прохожим на улице и в метро, а я восхищался его уверенностью, представляя, как когда-нибудь в той же мере она будет свойственна и мне.
