загар с перебором, нос вроде как сделанный, но на самом деле свой. Зубы — хоть сейчас в витрину. И, бля буду, веснушки.
— Привет, — говорит она с оклахомским акцентом. — Вы меня знаете?
— Еще нет, — отвечаю. А про себя думаю: «Только новенькую могли загнать сюда в такую рань».
— Вы санитар? — спрашивает она.
— Я интерн в отделении внутренних болезней. Обычный интерн — это врач-практикант, недавно окончивший медицинскую школу, то есть выглядящий лет на семь моложе меня. Как должен выглядеть санитар — не знаю. Наверно, как человек, работающий в дурдоме, если у нас еще такие остались.
— Ух ты, — говорит она. — Симпатичный врач. Если под словом «симпатичный» она подразумевает брутальный и весьма нелепый вид, то все правильно. Операционная рубашка едва не трещит на мне по швам, так что можно разглядеть татуированные плечи. На левом — змея, на правом — звезда Давида.[3]
— Вы из Оклахомы? — спросил я ее.
— В общем... да.
— Вам двадцать два?
Она наградила меня игривым шлепком.
— Если бы. Двадцать четыре.
— Пару лет вы себе все-таки убавили.
— Господи, это такая скучная история.
— Все в порядке. Как вас зовут?
— Стеееееейси, — ответила она, придвигаясь поближе и держа руки за спиной.
Попутно замечу, что человек, страдающий от хронической бессонницы, очень похож на пьяного, вот почему атмосфера в больнице часто напоминает растянувшуюся на целый год рождественскую вечеринку. Разве что на рождественской вечеринке из тебя не вырежут поджелудочную, как кусок парной свинины.
А еще добавлю, что представительницам фармакологических компаний — в Америке на семь врачей приходится одна такая барышня — платят деньги за то, чтобы они флиртовали с нашим братом.
Или трахались, тут я могу ошибаться.
— В какой компании вы работаете? — спрашиваю.
— «Мартин-Уайтинг», — отвечает.
— У вас есть моксфен?
Это такой препарат, который дают летчикам, чтобы они отбомбились в Ираке и вернулись на свой аэродром в Мичигане без единой посадки. Хочешь — сам глотай, хочешь — заправляй им бензобак.
— Ну да, есть. А что я получу взамен?
— А чего бы вам хотелось?
Она вся умещается у меня под мышкой.
— Чего бы мне хотелось? — Она поднимается на цыпочках и шепчет мне в ухо: — Я могу разрыдаться от одной мысли. Вам только моих слез не хватало.
— Все лучше, чем работа.
Я получаю еще один игривый шлепок, после чего она сгибается пополам, чтобы расстегнуть молнию на саквояже. Если на ней и есть нижнее белье, то какой-то неведомой мне технологии.
