Под утро Марта проснулась от ощущения холода — она совсем закоченела — и подошла к двери в сад, которая простояла открытой всю ночь. Девушка прислонилась головой к притолоке и, вздрагивая от озноба, залюбовалась усеянным звездами небом. Луны не было. На улицах царила тишина. Вдруг откуда-то донеслось цоканье копыт. Показался маленький белый ослик, запряженный в тележку молочника, которая катилась, дребезжа бидонами, а позади нее бежал оборванный мальчуган лет семи и так громко стучал зубами, что этот звук доносился до Марты даже сюда, через весь сад, и ей казалось, будто мальчик роняет на ходу камушки. Марте стало грустно и тяжело; и то, о чем она размышляла засыпая, представлялось ей сейчас просто вздором: если даже в мире и произойдут какие-то перемены, то совершат их не те люди, с которыми она познакомилась накануне, и при мысли об этом ей стало еще тяжелее. Она закрыла дверь; поскольку уже четыре часа, а к восьми ей надо быть на работе, глупо ложиться спать, решила Марта. Лучше почитать что-нибудь; и она стала рыться в книгах, лежавших грудами на туалетном столике, на обеденном столе и даже на полу. Она искала чего-нибудь такого, что отвечало бы ее состоянию, где говорилось бы и о несчастном чернокожем мальчишке, и об ее собственном безгранично мрачном настроении (которое, как ей было хорошо известно, могло в любую минуту превратиться в столь же безграничную радость), и даже о той малосимпатичной, ни во что не верящей группе людей, которых Джосс вполне заслуженно презирал. Ей хотелось найти объяснение всему этому. Однако названия книг, которые она сейчас перебирала, казались Марте бесцветными, а то, что говорилось в них, не имело никакого отношения к ее жизни. Когда взошло солнце, Марта лежала одетая на полу и переписывала названия книг, рекламируемых в «Нью стейтсмен», — они представлялись ей достойными внимания хотя бы уже потому, что упоминались в этом журнале и на них как бы падал отблеск его славы.
Марта решила, что все же пойдет на следующее собрание «Левого литературного клуба», но с мистером Пайкрофтом будет держаться холодно, как он того и заслуживает, — одна мысль о нем вызывала в ней глубокое отвращение.
Марта как раз собиралась позвонить Джесмайн, когда ее саму позвали к телефону — вещь, казалось бы, самая обычная, но только не в конторе, где работала Марта. Началось с того, что на столе миссис Басс пронзительно затрещал телефонный звонок, так что Марта, уже протянувшая было руку, чтобы взять трубку, отскочила и поспешно вернулась к своему столу: нервы были напряжены, и ей почему-то казалось, что ее ждут неприятности. Она заметила, как миссис Басс сначала с интересом, потом сочувственно взглянула на нее и переключила телефон на кабинет мистера Джаспера Коэна. Она продолжала печатать, то и дело исподтишка поглядывая на Марту, — профессия приучила ее быть сдержанной. Через некоторое время в аппарате раздался щелчок, миссис Басс снова поднесла трубку к уху и переключила телефон на кабинет мистера Макса. А после этого Марту позвали к мистеру Джасперу Коэну, где добрый толстяк сообщил ей, что у нее заболел отец: пусть она скорее бежит домой, — приехала мать и ждет ее. Сначала Марта возмутилась: ну до чего же мать привыкла из всего делать трагедию, оторвала от дела двух занятых людей, и не только их, а и всю контору; но тревога за отца скоро отодвинула на задний план все другие чувства. Она вышла из конторы, сопровождаемая любопытными взглядами, и, чувствуя их на себе, инстинктивно замедлила шаг, чтобы произвести впечатление человека, умеющего держать себя в руках. Миссис Басс, конечно, не преминула заметить, что Марте уже второй раз на этой неделе разрешают отлучаться «по личному делу» и что мистер Коэн — сама доброта.
