Он огляделся. Уже стемнело. Как бы ни было жарко днем, все равно наступает осень, и ночь приходит раньше. Из одного окна на каменные плиты падал четкий свет. Дирксен встал. Нужно было размять затекшие мышцы. Вышел на середину двора. Свет, который он видел, горел в комнате Джироламо. Тот сидел за столом – свечи в тяжелых медных подсвечниках оплывали перед ним – что-то писал, усмехался, зачеркивал. Дирксену был хорошо виден его профиль. Джироламо был в комнате один. А кого Дирксен ожидал там увидеть? Модесту? И что тогда? Убил бы его? Все неприятие моралистом распущенности, отвращение пуританина к телесному говорило в нем. Может быть, и убил бы. Но нельзя…
Перо в руке Джироламо плясало. Тьма снаружи сгущалась. Темнее ее были только четыре дерева посреди двора. Четыре дерева… Четыре столба…
Кто-то тронул Дирксена за плечо. Он вздрогнул. Но это был Сандро.
– Ты что здесь стоишь?
– Так просто… смотрю…
Сандро склонил тяжелую голову к плечу.
– Шел бы ты, приятель, лучше спать.
Не иначе, он принимал Дирксена за пьяного. Пускай.
– Да. Иду.
Трудно переставляя ноги, он пошел к дому.
Однако спать он не мог. Начав исследовать причины своего состояния, он должен был дойти до конца. Он не мог скрывать от себя, что встреча с Джироламо, к которой он, кажется, был достаточно подготовлен, оказалась для него потрясением. Но почему, почему? Он мог опасаться только противника с более сильным разумом, чего в Джироламо уж никак не было. И тут он вспомнил, что сам недавно сказал – Джироламо не нужно быть разумным. Вот откуда страх, вот почему с его языка так легко срывались похвалы Джироламо. Он не льстил, он говорил правду, ничего, кроме правды! «Ничего», – Джироламо часто употребляет это слово, или это он, Дирксен, его употребляет? Но это было так легко, как… Что? Он никогда ничего не делал легко, а тут – само. Чужая сила, большая, чем его, подхватила… Вот оно что: не разум – сила. Неужто он так слаб? Нет, он не слаб, и ненависть его – не ненависть слабого.
Слово было произнесено. Ненависть. Он никогда раньше не испытывал ненависти, и неожиданность, новизна этого чувства оглушили его. И более того – он сознавал, что начинает ненавидеть не только Джироламо, но и всех этих Вальдесов, Микеле, Сандро, Хейгов, добровольно отдавших себя в рабство. Добро – вольно. Они жили, как хотели, не зная ни греха, ни ответственности, потому что их принимал на себя один человек. Он их освободил от всего. И за это они его любят. Его же собственная сила умножилась, так же, как зло, причиняемое им. Вот оружие этого разрушителя – страшный соблазн подчинения, утраты воли. Но Дирксен устоял, устоял…
