и этого оказалось достаточно. Армин с ним расправился. тело в пропасть, и книги туда же – как он обычно делает. Впрочем, ты слышал. Я был тогда далеко, и люди сообщили мне слишком поздно. Они и не особенно спешили. Клер так и остался для них чужим, тронутым к тому же…
«Зачем он все это мне рассказывает?»
– Но ведь ты спросил, – сказал Джироламо.
– Чтобы знать. Ведь я…
– Нет, ты не похож на него.
– Что ты собираешься делать в Бранке? Поднять восстание?
– Сейчас – нет.
– А воззвание?
– Об этом мы еще поговорим. Я про то, что нам еще придется придется решать, как связать просвещение и наше дело. Большинство наших думает, что образованные нам ни к чему. Их, в сущности и нет. Исключение составляют такие, как Логан – он был цырюльником. Точнее – лекарем. Но здесь эти профессии не разделены. Или я. В общем те, кто недалеко ушел.
– Ты считаешь себя необразованным?
– Конечно. Я грамотный. Это разные вещи.
– А если и так? Твоим людям ты нужен именно такой. Не образованный, а свободный. Не просвещенный, а удачливый. Не разумный, а…
– …знающий? – Он засмеялся, встал. – Ну, на икону меня не поместишь. Нет, погоди, ты скажешь, что … не в этом дело. Но у иконы есть, – он знаком начертил квадратную рамку, – скажем, границы. А когда я оказываюсь перед границей, я обязательно должен через нее перешагнуть. Разумеется, это не относится к границам, которые я прочертил сам… ,– внезапно он остановился. – Устал? От меня можно устать, правда. Я сам от себя устаю. Хотя ты-то можешь отдохнуть.
– Но наш разговор не окончен?
– Нет. Пока нет.
Перед уходом он еще раз обернулся, чтобы еще раз увидеть это лицо, отмеченное какой-то высшей веселостью, словно порожденной неким тайным знанием о бытии.
Дирксен вернулся на то место, откуда его позвала Модеста, – идти дальше у него не было сил. Сколько они разговаривали с Джироламо? Не более получаса. Мокрая рубашка прилипла к потной спине. Такое ощущение(давно ли он начал руководствоваться ощущениями?), будто долго бежал или лез на отвесную гору. И ведь говорил главным образом Джироламо. Все это было настолько ненормально, нелогично, необъяснимо, что первой его реакцией был гнев на самого себя. Безусловно, он был виноват, поддавшись сперва общей распущенности, а затем общему преклонению. Но всего этого было недостаточно(чьи слова?),чтобы вывести его из равновесия. Неужели… из-за Модесты? Он вспомнил, как она смотрела на Джироламо, и ярость снова обжигающей волной толкнулась в грудь. Да, ему нравилась Модеста. Почему же тогда его совершенно не трогали ее прочные и вполне реальные отношения с Хейгом, а одна только мысль о ее возможной связи с Джироламо доводит до бешенства? Дирксен оставил это, потому что не понимал. Вина его была в другом – он слишком удачно вошел в окружение Джироламо, и недооценил противника, отвел ему в своем сознании определенное место, в которое тот не вмещался. И поэтому ему стало не по себе, когда Джироламо сказал, что должен нарушать границы. Ведь для него самое главное было эти границы установить… нечто в этом духе говорил ему Армин… и еще что-то важное, он не мог вспомнить, что.
