— Учил, — Дедичев коротко вздохнул.
— А отец ваш, мне говорили, не имел дара…
— Да, — сухо отозвался Дедичев.
— Видимо, психокинетические способности определяет какой-то редкостный рецессивный ген… Вы не женаты еще? Вам надо будет очень тщательно подбирать себе жену…
— С ума сошли! Я что — бугай племенной?
— Нет. Вы — носитель редчайшей наследственности… Но это все так, к слову. Почему вы не занялись целительством?
Дедичев снова вздохнул. Вскочил с табуретки, нервно заходил по комнате. Потом резко остановился.
— Слушайте, доктор… Почему я должен перед вами отчитываться?
— Не передо мной. Перед больными. Значит, перед совестью.
— Перед совестью? — он криво улыбнулся. — Потому и не лечу! Эх, да что вы знаете о целительстве?!
— Кое-что знаю. Мало, конечно. Но людей лечу. Клиника у меня на сорок мест. Плюс амбулаторные больные…
— А я знаю о целительстве все! Я сигналы больных органов выучил раньше, чем буквы! И сейчас на арену выхожу, а руки сами ловят: сердце, сосуды, циррозы, носоглотки бесконечные… склерозы, язвы… опухоли… Но это одна сторона. А другая…
Он резко сжал зубы и замолчал. Саврасов ощутил: что-то произошло. Что-то изменилось, и запальчивая речь Дедичева — это не контратака, а, похоже, крик о помощи. Он почуял это раньше, чем понял, и мгновенно отреагировал.
— Говорите, Юра, — сказал он мягко. — Кажется, я невольно задел вас за живое. Даже если не примете мое предложение, хоть выговоритесь. Об этом ведь не с каждым поговоришь?
— Да уж! — усмехнулся Юрий. — Так вот, о другой стороне. Скажем, у вас слева вверху золотая пломба. В шестом, пожалуй, зубе — так?
— Прощупали?
— Прощупал. Сигнал золота я тоже знаю с детства.
Он снова сел на табуретку, сцепил пальцы, как раньше Саврасов (только у него сверху оказался большой палец левой руки), и заговорил ровным тоном.
— Целительство — это нередко еще и деньги, бешеные. Не знаю уж, как дед там оборачивался. Не интересовался. Жили в достатке, урожай, нет ли, а в доме всего вдоволь. Не роскошествовали, цену деньгам знали, все работали, и дед тоже — в саду, в огороде там… А только святее слова, чем „золото“, не было. Дома одно — а в школе другое. И в книжках другое. Кино, телевизор — там по-разному. Артист говорит, что положено, а по лицу видно: неправда. Не чувствует он так, не думает. А в книжке нет человека лживого, там мысль и чувство чистые. В хороших, конечно, книжках. И я им верил больше, чем деду, вот как… Потому и ушел…
Саврасов медленно кивнул.
