На моих позициях не замечалось ничего особенного. Рассевшись на станинах, солдаты, наверно, рассуждали теперь о мире, до которого все-таки дожили. Те, кто постарше, конечно, настраивались на дом и хозяйство, младшие мечтали о своем – встрече с родителями, учебе и любви. В общем, все было понятно, каждый стремился занять свое место в жизни. Победа была добыта сообща, дальнейшее, пожалуй, зависело от каждого в отдельности.
И не зависело от войны – в чем была наша самая большая удача.
Я присел на изящную белую скамейку, Франя стала напротив возле широких, с круговым обзором окон.
– Митя, ты не серчай на доктора Шарфа. Его напугали, – сказала Франя.
– Кто напугал?
– А кто их знает, – Франя пожала плечиками. – Ночью какие-то, трое...
– Военные?
– Не разберешь. Было темно. Поднялись наверх...
– А разговаривали – по-немецки?
– По-немецки. Похоже, однако, не немцы. Сильный акцент – славянский.
– И что им было нужно?
– Не знаю. Мне доктор Шарф ничего не сказал. Фрау Сабина плакала.
– А ты?.. Тебя они о чем-нибудь спрашивали?
– Я спряталась. Меня они не нашли.
– Вот как!
Это было хуже, это что-то усложнило и вызывало во мне беспокойство. Мало того, что война, фашисты, так и еще какие-то. Может, наши – особисты? Но зачем им эти австрийские обыватели? Или они из-за Франи? Но она-то зачем им понадобилась? Или она им мешала? Чего-то несомненно важного я понять не мог и терялся в догадках.
– А этот твой Шарф точно не фашист?
– Он ненавидит фашистов. В Ганновере, бывало, как бежим в бомбоубежище, так он их ругает. Представляешь: не англичан, которые бомбят, а своих, немцев. Когда те не слышат...
– Ну, когда не слышат, можно и поругать, – сказал я. – Садись сюда, рядом.
Франя нерешительно опустилась на край скамейки. Настроение ее стало заметно омрачаться, и было ясно отчего. После ее рассказа о прошлой ночи я тоже начал тревожиться. Из-за Франи, конечно. Я чувствовал, что-то ей угрожало. Девушка между тем стала рассказывать.
– Там, в Ганновере, бомбили каждую ночь, алярмы – тревоги эти, с вечера до утра. В городе ад, все горит и рушится. Цивильное население спасается в бомбоубежищах. Бывало, что и бомбоубежища рушились, и все погибали. Правда, мои старики никуда без меня. Как только загудит, зовут меня, и вместе спускаемся в подвал...
– А что у них – свой дом?
– Квартира в большом доме. Правда, квартира немалая, а я одна – и за горничную, и за кухарку. Работы уйма. Но старалась. Сначала присматривались ко мне, что я умею. Я и правда немного умела. Но училась, хотела понравиться. Потому что, как же иначе жить у чужих? Надо угождать. Так мама когда-то учила. Ну, что сделаю не так – не ругали, не наказывали, как некоторых. Фрау Сабина расскажет, покажет. Разве я эти дверные ручки когда-нибудь дома чистила? Да у нас их и не было, таких блестящих. А здесь требовалось, чтобы все было чисто и красиво.
