Приказные уставились на нее, заново разглядывая и оценивая. И, видно, они нуждались в известном обмене мнениями, чтобы утвердиться в своем первоначальном недоумении – никто никаких чувств не выказал. Лишь красавец горбун и удивился – достаточно выразительно, и подумал, и решил – все сразу. Не успела Федька, резво посунувшись вслед за дьяком, прикрыть за собой дверь, как лицо юноши исказилось улыбкой, он подался вперед и пропел, едва разжимая губы:
– Ев-тю-шка.
Юноша называл себя и приветствовал соперника, устанавливая начало мирных сношений. Так это надо было понимать.
Судейская комната, где заседали воевода с товарищами, примерно такого же размера что сени, казалась и светлей, и просторней. Косящатые окна прорезали тут три стены, из обстановки имелся стол, три красных стула, сундуки, поставец, на котором пылилась всякая приказная всячина.
Федька еще раз поздоровалась с поклоном, выложила на лавку у двери пистолет, достала из столпницы грамоту и подала. Дьяк глянул, даже носом повел, принюхиваясь к стойкому запаху дегтя:
– Я указ из Владимирской чети получил. За приписью дьяка Мины Грязева.
Федька стояла молча, поскольку слова дьяка не заключали в себе вопроса. И дьяк тоже не торопился, он уселся на один из красных стульев – с края стола, и сказал наконец, помолчав, с усмешкой:
– Ангельский, ангельский вид!
Тут не было опять же вопроса, и Федька смирно ждала, что дальше. Шумный гул голосов, поднявшийся за спиной, когда она зашла к дьяку, теперь стих. Значит, они подслушивали под дверью.
Опираясь на столешницу, дьяк Иван неловко поднялся и поморщился.
– Ну?! И за что же тебя наказали столь сурово, посольский ангел? А?.. Уши-то покажи! Уши целы?
Федька послушно откинула волосы, повернулась тем и другим боком, явив розовые детские ушки – невредимые.
Дьяк усмехнулся – почти любовно. Был он умен, ядовит и весьма опасен – проницателен. Да что уж теперь пугаться! Оставалось вздохнуть и, придержав дыхание, ступить в холодную нечистую воду.
– Государь мой милостивый Иван Борисович! – начала Федька с поклоном. – Открыться хотел бы, как на исповеди. Но сказано ведь в Писании: не наливают новое вино в старые мехи. Ревностной службой под твоим началом и руководством я хотел бы загладить прежние свои вины.
Дьяк бросил на юного подьячего несколько удивленный взгляд, походил еще от окна к окну, растирая грудь, достал из кармана ключ и отомкнул подголовок – большую шкатулку со скошенным верхом. В недрах ее среди бумаг нашелся сложенный в шестерку лист – несомненно, письмо. Из того же подголовка, где хранилось самое важное, дьяк извлек очки в золотой оправе и нацепил на нос:
