Юродивый ступил ближе, присматриваясь к Федьке. Потом обыденным движением почесал сквозь бороду подбородок. Понемногу скопившиеся зрители – из тех, что при всякой уличной заминке знают, с какого боку пристроиться – не уходили и привлекали других, не столь любопытных и проницательных. В тоскливом смятении Федька опустила глаза на обморочно блестящие шелком колени.
К лицу ее потянулась немытая пясть с припухшими в суставах пальцами – Федька откинулась к стене, скользнув взглядом вонючее тело в синих шрамах от цепей.
Испуг ее заставил толпу выжидательно примолкнуть.
Юродивый обхватил подбородок, обращаясь с Федькой, как с женщиной или ребенком. Потом склонился и посмотрел в зрачки, разгадывая нечто особенное, сокровенное. А Федька, не умея совладать с отвращением и страхом, непроизвольно дернулась, ударилась затылком о стену и скосила взгляд в сторону.
Она увидела в толпе подле лестницы дьяка со спутниками, которые держали лошадей.
– Попозже, Федор. Зайдешь, – молвил дьяк, словно ничего особенного не происходило. Вздохнул перед подъемом и взялся за перила.
Тогда, все так же следуя неясным своим прихотям, юродивый бросил Федьку, еще раз толкнув ее головой в стену, и подался к Патрикееву. Тот задержался на первой ступеньке лестницы.
Что-то юродивый усмотрел внутренним своим зрением:
– Прах еси!
Дьяк сделался еще строже.
– Персть еси! – простирая руки, утверждал божий человек сиплым, простуженным голосом. – Прах еси, тлен!
– Истинно говоришь! – молвил дьяк глухо. – Жаба в груди, немощен. Молись за меня богу, Алексей. Тяжело ныне, тяжело возносить по этой лестнице грехи. – Он кивнул, измеряя глазами путь наверх, в приказ.
Алексей тронул сухие глаза, представляя, будто утирает слезы, и обернулся к истово внимающей толпе:
– Аз есмь пес смердящий! Прах, персть! Прямое говно! – Сделал шаг на лестницу и со словами: – Брат мой еси! – обнял дьяка.
Они поцеловались долгим поцелуем в губы. Потом дьяк обтер рот и постоял, опамятуясь.
Юродивый присел на ступеньку и понурил плечи. Спрашивали – не отвечал и в тяжелой, гнетущей задумчивости глядел вдаль, проницая людей насквозь, как нечто временное и потому даже не существующее. Люди хотели толкования, они хотели смысла, хотели поучения, хотели слова – не было у него для них смысла и слова.
Сгорбленный, высохший, юродивый не занимал много места, но Федька не смела и думать бочком его обойти, чтобы пробраться в приказ и там укрыться. И то уже хорошо, что можно было таиться в своем углу, ничем о себе не напоминая.
