- Превосходно, пане, превосходно...
- Так... И давайте, знаете, поживей! В двенадцать тридцать отходит поезд. Живо! В два счета! Понятно? - У ротмистра отлегло от сердца, и на радостях он даже кивнул тем троим на заднем плане. - Вы пока готовьте договоры. Через полчаса я вернусь. Схожу позавтракать.
- Превосходно, пане!
- Значит, в порядке? - спросил ротмистр в заключение. Ужимки чернявого вызывали в нем беспокойство, угодливая улыбка показалась ему вдруг не такой уж угодливой, скорее ехидной. - Все в порядке... или?..
- В порядке! - успокоил тот, быстро переглянувшись с тремя другими. Все, как пан прикажет. Пятьдесят человек - хорошо, пусть будет пятьдесят. Поезд двенадцать тридцать - хорошо, можно ехать! Точно, аккуратно, как вы изволите приказывать, - только без людей! - Он ухмыльнулся.
- Что? - чуть не закричал ротмистр, и лицо его перекосилось. - Что вы там бормочете? Говорите ясно, любезный! Как так без людей?
- Господин так хорошо умеет приказывать - может быть, он распорядится и насчет того, откуда мне взять людей? Пятьдесят человек - отлично, превосходно! Найди их, подряди быстро, точно, в два счета, а?
Ротмистр внимательнее поглядел на собеседника. Первая оторопь прошла, первая ярость тоже, он понял, что его нарочно дразнят. "И ведь отлично умеет говорить по-немецки, - подумал он, в то время как тот все резче и карикатурнее коверкал слова, - только не хочет".
- А те там сзади? - спросил он и показал на трех человек в Манчестере, у которых все еще торчали в углах рта потухшие сигары. - Вы, верно, первые жнецы? Нанимайтесь ко мне! Новая казарма для сезонных рабочих, приличные койки, не какой-нибудь клоповник.
На секунду он сам себе показался смешон, что так хвалится. Но дело идет об уборке урожая, в один прекрасный день - и этот день уже не за горами начнутся, конечно, дожди. Уже и сегодня здесь, в Берлине, как будто чувствуется в воздухе гроза. На чернявого толстяка больше рассчитывать нечего, с ним он уже дал осечку, взяв слишком командирский тон.
- Ну, поехали? - спросил он, как бы подбадривая.
Трое стояли не двигаясь, точно не слышали ни слова. Они, конечно, первые жнецы, в этом он уверен. Ему ли не знать эти выдвинутые челюсти, этот решительный, немного дикий и все-таки угрюмый взгляд прирожденного погонщика.
Чернявый стоял ухмыляясь - на ротмистра он посматривал искоса, на тех троих и вовсе не смотрел - он был уверен в них, как в самом себе.
(Вот улица и вот точка, с которой я не свожу глаз. Я должен шагать вперед!) А вслух:
