— Интересно, очень интересно…
— Еще бы! — подхватил Трах. — Артемидор написал первый в истории человечества сонник. А какие там объяснения — прелесть! Скажем, вам приснилось, что у вас много рук. Как это объяснить? Ага, не знаете? А Артемидор ясно говорит…
Он на секунду задумался, потом, глядя в потолок, процитировал:
— “Если ремесленник видит, что у него много рук, то это хорошее предзнаменование, — у него всегда будет довольно работы. Для мошенников же такой сон, напротив, предвещает тюрьму, указывая на то, что много рук будут заняты ими”. Здорово, а?
Я пожал плечами.
— Вы чем сегодня занимаетесь? — спросил Трах, неожиданно меняя тему разговора.
— Пойду на реку.
— Ну, а я буду прыгать со скакалкой. Счастливо!
Он выбежал из комнаты.
Признаться, Трах меня удивлял. Я не понимал этого человека. Резкие переходы от серьезных разговоров к шутовству, вечная скакалка, а теперь еще эта “ойнеромантика” сбивали меня с толку. Кто он такой? Чем занимается?
В конце концов, я пришел к двум простым, но самым разумным выводам. Во-первых, мне незачем думать о своем соседе. Со временем все объяснится само собой — ведь мы знакомы только два дня. Во-вторых, я решил не обращать внимания на сны. Снятся — и пусть себе снятся.
Весь день я провел у реки, купался, загорал, читал, катался на лодке. Вечером Трах пригласил меня к себе: по телевизору передавали концерт. Я смотрел на линзу и невольно думал о том, что мои сны, не стесненные узкими рамками экрана, намного реальнее плоского и бесцветного телевизионного изображения…
Стараясь отвлечься, я начал рассматривать комнату Траха. По размерам и обстановке она в точности соответствовала моей комнате. Как ни странно, но здесь царил порядок: зная Траха, я не поверил бы в его аккуратность.
За ужином Трах спросил меня:
— Константин Петрович, вам… э… не покажется нескромным, если я задам один вопрос?
— Пожалуйста.
— Вы рассказали о своем сне… ну, насчет Волги… Меня интересует один момент. Вы сказали, что не только видели Горький, но слышали в этот момент мелодию. Так вот, какую именно мелодию? Можете вспомнить?
— Конечно. Я еще утром сообразил. Это была Балакиревская увертюра на темы трех русских песен.
— Балакирев? — Трах недоверчиво посмотрел на меня. — Ах, Балакирев! Конечно, конечно…
Он встал и, не прощаясь, направился к двери, что-то насвистывая на ходу.
— Николай Андреевич, — окрикнул я его. — у вас не найдется что-нибудь почитать о снах и сновидениях?
Трах повернулся, хитровато посмотрел на меня.
