– Сибилла! – закричала она, не думая больше о том, что может разбудить кого-то в деревне, и встала на ноги.
В тот же миг огненная стена стала выше и совсем заслонила младенца, не издававшего при этом ни звука. Теперь Анна Магдалена не видела ничего, кроме огромных деревьев, охваченных огнем, но неопаляемых, словно куст Моисея.
И тут ее охватил ужас за младенца и за себя. Жар огня стал таким мощным, что она чувствовала, как волдырями покрылись ее лицо, и руки, и ноги. Но несмотря на боль и страх, она нашла в себе силы взглянуть за окруживший ее огонь, туда, в темноту, – и увидеть там мерцание глаз, наблюдающих за ней из тьмы.
И хотя глаза эти были волчьи, в них светился ум далеко не звериный, и глаза эти принадлежали фигуре еще более темной – человеческой фигуре, высокой, зловещей. Увидев эти глаза, она вспомнила звук разбитого стекла.
Зло присутствовало здесь со дня, когда она родилась. Она выросла, зная о его присутствии, зная, что вся ее жизнь – это борьба против него.
– Богиня, помоги мне! – вскричала она.
И тут же языки пламени отступили, и Анна Магдалена увидела спокойные черты деревянной статуи и почувствовала облегчение. Это не нападение зла, напомнила она себе, а видение, о котором она сама попросила богиню, для того чтобы узнать самое сильное волшебство.
Поэтому она успокоила свои мысли. Подул сильный ветер, и огонь сполз с деревьев, оставив их целыми и зелеными, и устремился по потрескивающим листьям и земле к Анне Магдалене, образовав вокруг ее ног кольцо.
Она по-прежнему чувствовала сильную боль, и какое-то время страх еще метался в ней, как птичка, ищущая спасения из клетки, но потом утих, ибо между ней и ее врагом – на том самом месте, где прежде стояла деревянная статуя, – стояла живая женщина.
Женщина с блестящими черными волосами и глазами темными, как вода в колодце, молодая и сильная, с носом, как у ее матери, и такими же губами и оливковой кожей, как у отца…
– Сибилла, – прошептала Анна Магдалена дрожащим от радости голосом.
Несмотря на то что огонь не переставал лизать ее ноги, она не чувствовала ничего, кроме любви и счастья при виде своей внучки – взрослой и прекрасной. И вдруг она с изумлением увидела, как лицо женщины прямо у нее на глазах стало вдохновенным, прозрачным, преображенным внутренним сиянием.
– Ля дэа вива, – пробормотала Анна Магдалена, – богиня жива.
Ибо никакое человеческое лицо – или деревянная статуя – не могло бы выразить такого бесконечного покоя, такой бесконечной радости, такого бесконечного сострадания.
