Время близилось к полудню. Она была уже так возбуждена, что едва могла усидеть на месте.
– Что случилось, матушка? – спрашивала я снова и снова.
Но она лишь бормотала в ответ:
– Посмотрим, посмотрим… И снова глядела в окно.
Наконец она с необычайной живостью вскочила с постели и махнула мне рукой, чтобы я сделала то же самое. Опершись локтем на подоконник, она показала мне на пятно в отдалении.
– Мари-Сибилль, у тебя глаза получше. Скажи, что ты видишь.
Я вгляделась в пятно, как она и просила. И увидела вдали повозку, запряженную двумя лошадьми. Она двигалась в сторону нашей деревни, вздымая на дороге столб пыли. Когда повозка немного приблизилась, я разглядела на ней двоих мужчин.
– Кто они? – спросила матушка, чуть не задыхаясь от волнения.
Я обратила внимание на то, что они вооружены мечами и одеты в одинаковые шапки и туники.
– Жандармы, – сказала я, удивляясь, что это могло привести городских полицейских в нашу маленькую деревушку. И тут заметила, что в повозке сидит еще один человек, весь в черном. – Жандармы, а с ними священник.
Мать, стоявшая рядом со мной, так задрожала, что у нее подогнулись ноги. Я подхватила ее, не дав ей упасть. И уже почти довела ее до постели, когда она вдруг больно схватила меня за плечи и, распахнув безумные глаза, прокричала:
– Мари-Сибилль! Ты – моя дочь, только моя! И ты знаешь, что я люблю тебя больше жизни!
– Я знаю, матушка, знаю. Успокойтесь, – умоляла я, укутывая одеялом ее худые ноги, укладывая ее на подушку.
Но она не успокаивалась. Я обернулась и снова взглянула в окно, хотя мама крепко держала меня за плечи, и увидела, что повозка повернула на восток.
– Посмотрите же, матушка, – весело сказала я. – Вам не стоило так бояться – они направляются в замок сеньора. Они едут совсем не сюда.
Но мои слова не подействовали на нее.
– Я люблю тебя, Мари-Сибилль. Ты должна понять, как сильно я тебя люблю!
– Я понимаю это, матушка, и я тоже люблю вас, – ответила я, испугавшись, что она находится на грани помешательства.
Ее сотрясала дрожь, и возбуждение не спадало. Но лоб и щеки оставались прохладными. Так что я вскарабкалась на постель, села рядом с ней и снова занялась шитьем, тщетно пытаясь успокоить ее и отвлечь от того непонятного, что ее тревожило. Наконец она затихла. Но сидела с прямой спиной, не отрывала застывшего взгляда от окна и так сильно сжимала руками одеяло, что костяшки пальцев побелели.
Прошло какое-то время, и вдруг она вскрикнула. Оторвавшись от шитья, я увидела, что она по-прежнему смотрит в окно – на повозку с жандармами, уже возвращавшуюся из замка сеньора.
