Я не очень-то испугалась. Он проделывал такое и раньше; дома, в Лос-Анджелесе, он иной раз просиживал перед телевизором дни напролет, неподвижный, как статуя, или сворачивался на диване клубком и спал, спал, спал, так что не добудишься. Потом вдруг шевелился. Вставал с дивана, варил себе кофе, находил чего-нибудь поесть и опять улыбался как ни в чем не бывало. Один раз я даже спросила:
— Ты был мертвый?
А он ответил:
— Солнышко, меня ничем не убьешь. Папа просто устроил себе каникулы. Обыкновенные каникулы, как и твоя мама время от времени. Мы просто прикидываемся мертвыми, понятно?
Так они и прикидывались мертвыми дни напролет, пока я со своими игрушками сидела у телевизора и ждала, когда они оживут. И они всегда оживали. Правда, теперь мать умерла по-настоящему; я это знала. А отец… отец снова притворяется. Устроил себе каникулы в Дании или еще где-нибудь. Так ведь не бывает, чтобы человек просто сел в кресло и умер. Когда умирают, то катаются по постели, обливаются потом, кричат. Как по телеку, когда люди истекают кровью, хватают ртом воздух или падают на землю в страшных мучениях. Они держатся за живот и лежат с выпученными глазами до тех пор, пока все не кончится. Я миллион раз видела, как люди умирают по телеку, и ни разу не было такого, чтобы кто-нибудь просто сел и замер. Они не прикидывались мертвыми и не отправлялись на каникулы. Они умирали — как моя мать.
— Ты снова на каникулах?
Не дожидаясь ответа, я схватила с его колен молчащее радио и прижала его к уху. Покрутила туда-сюда громкость, прошлась из конца в конец по всей шкале настройки. Ничего не работало. Тогда я со вздохом вернула радио отцу.
— Потому что если ты не на каникулах, — сказала я ему, — тогда это не смешно, вот.
Мне захотелось бешено промчаться по комнате, топоча ногами от злости. Но желание пойти пописать, от которого у меня все сводило внутри, оказалось сильнее.
— Тогда я с тобой тоже не разговариваю, — сказала я отцу. — Ты ведешь себя некрасиво, так и знай. Вот увидишь, тебе это тоже не понравится.
И я с негодованием зашагала к двери, задержавшись лишь для того, чтобы выпутаться из халата, после чего, голая, бросилась вон из дома.
Сразу за крыльцом начинались заросли джонсоновой травы, а над ней раскинулось ясное небо. Я обогнула торчавшие из досок проржавевшие гвозди, щурясь от солнца, которое грело мне ноги и живот. Спустившись во двор, я присела у нижней ступеньки на корточки и начала писать в траву. Моча вырывалась из меня пульсирующей струей, брызгая мне на лодыжки. Наконец подо мной образовалась целая лужа, такая большая, что мне пришлось раздвинуть ноги пошире, чтобы не попасть в нее.
