Тут мало знать человека и верить в него. Недостаточно личной смелости и терпения. Помимо всего этого тут важно состояние духа, которое безошибочно подскажет: «Пора. Пора доверить человеку самолет». Анашкину сейчас дорожа всего сохранить у людей этот душевный барометр, погасить готовые закипеть страсти.
Анашкин с трудом переборол себя. Стоял у него в горле обжигающий ком, солоноватыми стали губы, но он сказал тихо и сдержанно, будто и не слышал от Гудкова обидных слов:
— Гудков, я же говорил, наш фронт здесь. Передний край — взлетная полоса. И каждый учебный полет — как бой. Вот и сражайся… Сражайся, Гудков!
Комэск относился к Гудкову по-разному, в зависимости от того, как шли в эскадрилье дела. Когда занепогодит и срываются полеты, а тот подвернется ему под руку со своей просьбой, Анашкин вгорячах отмахнется. Когда же все хорошо — обещает похлопотать перед начальством, где-то замолвить словечко и откровенно сочувствует ему. В конце концов он, Гудков, терзает Анашкина потому, что его беспокойная истребительская душа рвется в бой. Да и высказывает он не свою, а общую боль — его, комэска, боль тоже.
Но скоро Гудкову стало ясно — Анашкина не проймешь.
Его рапорты комэск не передавал по инстанции, а складывал в сейф. Гудков рассказал об этом друзьям — Максимову и Долгову, которые тоже обращались к командиру с рапортами.
В один из нелетных дней они пришли к Анашкину втроем. Гудков подтолкнул Долгова, чтобы тот начинал разговор. Долгов прокашлялся, пригладил свои кустистые брови, неуклюже подвигал плечами, словно собирался не говорить, а подпирать что-то.
— Товарищ капитан, курсанты треугольничками запасаются, — сказал он командиру эскадрильи, будто сообщал самую свежую новость.
Анашкин насторожился, но в разговор вступил легко, с ходу:
— Что ж тут такого, правильно делают: каждый в свое время ими запасается. Знаки отличия. Завтра они — сержанты, командиры экипажей.
Долгов переступил с ноги на ногу, опять подвигал плечами и с едва заметной улыбкой продолжил:
— Да мы, товарищ капитан, насчет нашей судьбы: обещанная замена есть.
Долгов сказал негромко и таким тоном, каким обычно просят совета, но Анашкину показалось, что его оглушили. От кого угодно комэск мог ожидать такого разговора, но только не от Долгова, степенного, выдержанного и всегда понимавшего его. В глазах у комэска появилась гнетущая разочарованность.
«Обещанная»?! Эх, Долгов, Долгов… Разве не понимаете, летчики-инструкторы позарез нужны здесь? Или не знаете, что на фронте делается?!»
