— Для начала перестань выкать, — перебиваю я ее, — а то я и разговаривать с тобой не стану! Девушка, принесите еще два кофе. Ну, что, для начала познакомимся? Честь имею рекомендовать себя, Вита. А ты, значит, Наташа… э-э, если ты именно та Наташа, то фамилия твоя… Чистова, верно? Бывший художник? Да, Надя упоминала о тебе несколько раз.
Наташа издает какой-то странный смешок, сдергивает с рук перчатки и бросает их на стол.
— Бывший художник! — произносит она, и в ее голосе слышатся истеричные нотки. — Ага, бывший! Это было бы здорово! Да только это не так… а ведь меня предупреждали… и даже дед…
— Стоп, стоп, не так быстро и по порядку! — восклицаю я, понимая, что еще немного, и она начнет кричать на весь зал. — Выпей-ка кофейку. Давно развелась?
Наташа удивленно смотрит на меня, потом как-то стыдливо прикрывает светлую полоску незагорелой кожи на безымянном пальце и пожимает плечами.
— Да… наверное… Вита, поскольку ты — это ты, давай сразу решим один вопрос… за проезд — сотни будет достаточно, да, — она лезет в сумку, и я ожесточенно машу на нее рукой.
— Не вздумай! Никогда не пересчитывай денег на людях, ибо видом и шелестом их привлечешь ты ближнего своего! Потом отдашь, на улице где-нибудь. Тут нам все равно толком не поговорить, место ты выбрала неудачное, а разговор у нас, судя по белой гвоздике и твоему состоянию, будет серьезный и не короткий. А ты пей кофеек, пей, остынет.
Наташа послушно допивает кофе, оглядывается, потом снимает серую шапочку и начинает поправлять волосы. Не то, чтобы ее прическа очень уж нуждалась в усовершенствовании, скорее ей просто нужно чем-нибудь себя занять, сделать оправданную паузу и подумать, как со мной быть дальше. Волосы у нее чуть ниже плеч, довольно густые, красивого цвета спелого каштана, когда смотришь на него на ярком солнце, но я с удивлением замечаю, что с левой стороны, ближе к корням, волосы нежно серебрятся сединой. Наташа замечает мой взгляд, быстро опускает глаза и снова надевает шапочку.
— Ты видишь, что со мной стало? — глухо говорит она. — В июле этого не было. Через три месяца мне исполнится двадцать шесть, а выгляжу я, наверное, уже лет на сорок. Но дело не в этом. Люди, понимаешь, Вита, люди… — ее голос начинает дрожать, и выпрыгивающие словно сами собой слова становятся бессвязными. — Я натворила глупостей, таких глупостей… но я ведь хотела помочь людям. Просто хотела им помочь. Я ведь не у всех брала деньги… некоторым и просто так — просто помочь хотела, а они… Они вот как… — Наташа дергает ртом. — Я раздавлена, просто раздавлена совершенно, и больше никого нет рядом — даже Славы теперь нет… а я не могу остановиться… а они хотят… хотят… чтобы я… и даже не умереть теперь… нельзя, потому что… — руки у нее начинают трястись и она опускает голову. На синем бархате появляется влажное пятнышко, другое, третье, и, шмыгая носом, Наташа шарит в сумке. Я вскакиваю и ухожу к стойке. Через несколько минут возвращаюсь, осторожно неся наполненную до краев чашку, над которой поднимается пар. Наташа сидит, уткнувшись в носовой платок, и кто-то уже с любопытством посматривает в ее сторону. Я ставлю перед ней чашку и сажусь.
