Они взяли живую воду и влили в нее мутную. Они взяли
главу племени и совершили с ним таинство любви и похоти,
-- и все миры воспылали. Они обольстили его, в
результате чего все миры были совращены. Они исполнили на
нем таинство тьмы, из-за чего все миры погрузились во
тьму... Миры опьянели от этого и обратили свои лица к Морю
Саф".
(G 120 ff.)
Добавим к этой впечатляющей картине только несколько
замечаний. Главным оружием мира в этом великом обольщении
служит "любовь".
Мы сталкиваемся здесь с широко распространенным
лейтмотивом гностической мысли: недоверие к половой любви и
чувственному удовольствию в целом. Оно понимается как одна
из главных форм обольщения человека миром: "Духовный
человек познает себя как бессмертного, а любовь -- как
причину смерти" (С.Н. I. 17); "Он, который лелеял тело,
созданное ошибкой любви, остался в темноте, ошибаясь,
страдая в своих чувствах освобождения от смерти" (там же,
19). Больше, чем половая любовь, включается в эту роль эрос
как начало смертности (для Платона он был началом
стремления к бессмертию). Страсть к вещам этого мира как
таковым может принимать многообразные формы, и из-за всего
этого душа отвращается от истинной цели, попадая под чары
чужого жилища.
"Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в
том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире: похоть плоти,
похоть глаз и гордость житейская, не есть от Отца, но от
мира сего".
(1 Иоан. 2:15-16)
Три склонности, отмеченные здесь, -- "похоть плоти",
"похоть глаз" и "гордость житейская" -- позже послужили
Августину главными критериями общего "искушения" мира (см.
Confess. X. 41 ff.). "Таинство любви" в мандейском тексте
представляет собой мифологическую версию той же самой идеи.
Мандейская картина заговора мира побуждает к
дополнительным наблюдениям. Оргиастический пир,
предназначенный погрузить человека в состояние пьяного
помрачения, выполняет, помимо этого, и другую задачу: его
шум призван заглушить "зов Жизни", сделать человека глухим
к гласу Пришлого Человека.
"Они не слышат слов Человека, который пришел сюда... С
тех пор, как мы создали Адама, он приходит и повинуется нам
и нашему отцу Птахилу".
(G 244)
"Давайте придем и заставим его слушать великий грохот,
так что он забудет небесные голоса".
(J 62)
Однако, как и следует из представления о неизбывной
глупости мировых сил, грохот производит и другой, в
конечном счете противоположный, эффект:
"Едва их шум достиг ушей Адама, он пробудился ото сна и
возвел глаза свои к месту света. Он позвал своих
помощников, позвал кротких преданных Утр. Он сказал
Хибил-Утре [здесь вместо Манда д'Хайе], человеку, который
заставил его услышать глас: "Что происходит в доме, что за
грохот возносится к небесам?" Пока Адам говорил так,
слезами наполнялись его глаза... Я пришел к нему, взял за
правую руку и заставил его сердце вновь наполниться
надеждой".
