Во-первых, во времена до Александра, в противоположность
изобилию греческих письменных источников, мы сталкиваемся с
абсолютной недостаточностью восточных, за исключением разве
что иудейской литературы. Если же этот негативный факт мы
примем за признак литературного бесплодия, то мы можем
сделать выводы, сходные с теми, которые мы встречаем в
греческих свидетельствах о современном состоянии восточных
народов.
Кроме того, безбрежный Восток, объединенный в Персидскую
империю одной только силой, был далек от того культурного
единства, которое существовало в греческом мире. Эллада
была одинакова повсюду; Восток разнился от региона к
региону. Следовательно, ответ на вопрос о культурных
предпосылках разделился на столько же частей, сколько
обособленных культурных традиций участвовало и этом
процессе. Этот факт тоже осложняет отношения эллинизма и
его восточной составляющей. Действительно, Густав Дройзен,
создатель термина "эллинизм" для посталександровского
греко-восточного синтеза, определил данный термин,
утверждая, что в действительности эллинизм включает в себя
столько же различных подвидов, скольких отдельных
национальных культурных традиций он касается. Во многих
случаях, однако, эти местные факторы в своей первозданной
форме нам неизвестны. Несмотря на это, всеобщая
однородность, вытекающая из эллинистического развития,
предполагала некоторое общее сходство условий. На самом
деле, исключив Египет, мы можем распознать в
до-эллинистическом Востоке определенные универсалистские
тенденции начала духовного синкретизма, которые могут быть
противопоставлены космополитическому складу греческого ума.
Об этом мы еще поговорим подробнее.
Наконец, в период после Александра превосходство
эллинской цивилизации означало, что Восток, если он вообще
стремится к литературному самовыражению, должен это делать
на греческом языке и в греческой манере. В результате
обнаружение в подобных случаях "голоса с Востока" в рамках
всей эллинистической литературы часто представляется нам
делом весьма щепетильным и неявно обнажающим различия: то
есть ситуация, созданная эллинизмом, является сама по себе
двусмысленной. Эту несомненно представляющую интерес
методологическую проблему мы рассмотрим позднее.
Некоторые трудности встречаются при попытке внести
ясность в образ восточной половины двойственного явления,
называемого нами эллинизмом. Мы можем только проследить
общую, даже отчасти предположительную тенденцию и кратко
показать столько, сколько необходимо для нашей цели. Сперва
несколько слов о положении Восточного мира накануне
греческого завоевания, что, возможно, объяснит его
летаргический сон вначале и крайне медленное пробуждение
потом.
