— Слушай, в чем дело?!
— Ни в чем. Иди, иди, Паша, устал, наверное, за день. Иди, давай, чего встал?! Надоело, я не хочу с тобой ругаться, — Наташа махнула ножом в воздухе с каким-то безнадежным отчаянием. — Я вообще ничего не хочу с тобой делать.
Муж резко повернулся и ушел в комнату, а Наташа снова начала чистить картошку, с трудом сдерживая злые слезы. Она не понимала, что происходит — чем дальше, тем хуже. Жизнь теперь напоминала ей крутую обледенелую горку, на которой она споткнулась и теперь неумолимо скользит — вниз, вниз, и остановиться уже нет никакой возможности. А что внизу — об этом страшно даже подумать. Наташа сердито шмыгнула носом. Ей было жалко Дика, жалко себя, жалко мать, жалко отца, которого она никогда не видела, и ей хотелось, чтобы Паша, который этого не понимает, провалился ко всем чертям. Может, она и несправедлива к нему, но сейчас ей до этого не было дела.
Она думала об этом, пока ворошила картошку на сковородке, пока резала салат, пока они ужинали — молча — говорил только телевизор, пока мыла посуду, пока расстилала постель — пока катилась по привычной накатанной кольцевой дороге. Думала и в постели, когда они с Пашей, слегка примирившись, как-то виновато и осторожно занялись любовью. И только засыпая, уже соскальзывая в темные затягивающие глубины небытия, она успела подумать:
«Сволочь!»
И успела удивиться.
Определение дороги. Определение одушевленного.
* * *
Утром Наташа проснулась не сама — ее растолкали — грубо и торопливо, и она села на постели — взлохмаченная, сонная, недовольная, подтягивая простыню к подбородку. Посмотрела на часы на тумбочке (еще пятнадцать минут можно было прекрасно поспать!), потом на Пашу, который сидел на краю кровати, облаченный в спортивные штаны.
— Чего?
— А Семеновна-то померла, — сказал он негромко.
Сон мигом слетел с Наташи — даже ведро ледяной воды не подействовало бы более эффективно.
— Как?!
— А вот так. Толян со второго этажа сказал — я на балкон покурить вышел, а он уже двор метет, ну и сказал. Плохо ей вчера на дороге стало. Как собаку свою увидела, так и все. «Скорую» вызвали, да пока ж она доедет…
— А ты с ней вчера не ходил на дорогу? — с трудом произнесла Наташа, судорожно комкая и без того измятую простыню.
— Нет. Наверное, надо было, да?
Наташа неопределенно махнула рукой, отбросила простыню, встала и, в чем мать родила, побрела к выходу из комнаты, прижав ко лбу ладонь. Остановилась, повернулась.
— А ты ничего не путаешь?
